собой пилота… Седой косматый столб, зарычав, осел в тучу пара; Бессмертный покинул «стрелу» последним, не забыв, впрочем, чемоданы; он и поволок их в лес.
Скорость «черных стрел» сослужила им на сей раз плохую службу. Обрушить залп на болото они могли, только пикируя; затем приходилось подниматься высоко над землей, разворачиваться и опять заходить в пике. Вся четверка, разгребая зловонную топь, уже внедрилась глубоко в чащу, когда ракеты, гремевшие впустую, наконец, накрыли цель. Увязший самолет расцвел жарким черно-алым цветком.
И наступила тишина. Далекий, словно звон в ушах, рокот уходящих хищников. Жужжание насекомых. Равнодушные всплески — это срывались тяжелые капли со стволов, обросших за послепотопное время мочальной бородкой белесых корней. Шаг, еще шаг. Засасывающее дно, коричневая вода по пояс, пахнущая тошнотворно, как слизь, выделяемая напуганным ужом.
Ягненок-пилот, оказавшийся поразительно выносливым, тащит на плече жалкую, измокшую рабыню. Вирайя вплавь буксирует чемоданы. Страшно оказаться в глуши без вещей, без запаса еды. Аштор боится всего, — змей, пиявок, коряг, вони, трясины, — но деваться некуда, и она бредет, выволакивая ноги, бледная до сизого, с дрожащими губами.
Идя, старались беречь дыхание, — путь немеряный, с высоты лес казался огромным. Однако пилот иногда не выдерживал и хрипло восклицал:
— Кем надо быть, чтобы осмелиться поднять руку на Бессмертного! Воистину, пришли последние времена.
Или еще:
— Гнев Единого пал на Орден. Вижу раскол и брань среди Священных!
Вообще, он выражался очень книжно, в духе прописей Гвардии и Корпуса Вестников.
Наконец, топь стала мелеть, местность — подниматься.
Открылись поляны, затянутые сухим растрескавшимся илом. Скоро нашли чистый ручей, отмеченный по краю пестрыми цветами. Взобравшись на поваленный ствол у воды, беглецы с наслаждением разделись. Пилот принялся полоскать весь ворох одежды и сапог. Цепенея от страха перед Бессмертным, он все же не мог удержаться и нет-нет, а поглядывал, как Аштор моет прекрасные белые ноги с неповрежденным лаком на ногтях.
Рыжую пришлось освободить от чехла, шортов и сырой, как губка, кожи фартука. Она уже давно постанывала на пилотском плече, пыталась прийти в себя — и теперь, под ласковым рассеянным солнцем, очнулась окончательно. Поднялась на локтях. Кажется, была она сложена немногим хуже, чем Аштор — но прискорбная худоба обрисовала мослы колен и кости бедер, приклеила кожу к ребрам и позвонкам… Бледная оливковая кожа с кровоподтеками на груди, с грифельно-серыми струпьями шрамов!
Осознав свою наготу, рабыня легко вскрикнула, обхватила колени и зарылась в них головой.
Как бесконечно ни устала Аштор, как ни сжималось ее сердце при мысли о громадной вымершей земле, которую теперь, быть может, годами придется мерить пешком — она не выдержала и рассмеялась. Забывшись, присоединились к ней Вирайя; почтительно прыснул в ладонь пилот. Медленно появились над сбитыми коленями живые, как родники, глаза: боязливые, вопросительные, доверчивые. Моргнули ресницы. Солнце посыпалось в прорехи облаков. Сидя верхом на толстой, как удав, ветке, хохотала прозрачноглазая длинноногая красавица, едва прикрытая кружевным бельем. Ей вторили двое мужчин, одетых еще более скудно, — на одном, утлого сложения блондине, плавки проштемпелеваны номером.
Красавица была знакома. Из полубреда складывались темная кабина, сотрясаемая моторным рыком; стеганый потолок и это лицо, участливо склоненное… Знакомым казался и второй мужчина — высокий сумрачный бородач. Только по-иному, как бы издавна, тревожно, щемяще… Нет, его не вспомнить!
— Здравствуй, — сказала длинноногая, насмеявшись. — Тебя как зовут, стыдливая мимоза?
— Дана, моя госпожа. Прости меня, я испугалась, увидев себя без одежды.
— С такой фигурой — и бояться раздеться? — удивилась Аштор. — Впрочем, содержали тебя не лучшим образом… Ну, да ладно. Главное, что в себя пришла. А то доставила ты нам хлопот, Дана!
Этого не следовало говорить. Рабыня мигом уткнулась лбом в кору и стала так униженно молить о прощении, что пришлось вмешаться Вирайе. Обняв за плечи, он почти насильно поднял женщину.
— Не слушай Аштор, она шутит! — Укоризненный взгляд в сторону подруги. — Здесь все тебе рады, рады тебе помочь. Ну, ну, перестань сейчас же!
— Слава Единому, — сказала Дана, проведя рукой по волосам. Только теперь заметил Вирайя, сколько седого пепла скрывает рыжий огонь. — Я уже совсем прощалась с жизнью там, на горе. У меня кончился хлеб, я все время спала. — Она всплеснула ладонями. — Неужели вы тоже беглые?
— Беглые? Мы?!
Пилот надулся гордостью Избранного, готовясь достойно ответить, но Вирайя жестом велел ему молчать и сказал как можно ласковее:
— Да, мы бежали с Меру.
Очевидно, злосчастный ягненок не догадывался, что таинственный ночной вылет иерофанта был не сверхсекретным орденским делом, о котором грех и задумываться, а всего-навсего бегством. После слов Бессмертного он несколько раз закрыл и открыл рот, но ничего больше не изрек. Стоя у ручья, отжимал только что выстиранную фуфайку Аштор. Коль скоро мир уже разрушен, пусть рушится до конца. Будем философами.
