Любой раб в каменоломнях Архипелага выглядел чище, чем они теперь: Вирайя в лохмотьях орденской черной куртки и переливчатой рубахи, в изодранных брюках, с чемоданом, для удобства привязанным за спину; пилот, утопивший каску в болоте и повязавший голову шарфом — несуразно смотрелись яркие золотые нашивки на грязном комбинезоне; голоногая Дана, замотанная чехлом с самолетного кресла; Аштор, серая и заострившаяся, похожая на цаплю — без косметики, в огромных пыльных очках…
Пришлось устроить привал из-за Даны, подвернувшей ступню. Они втроем возились, вправляя ногу, под лучами беспощадного Диска, словно решившего покарать отступников… Потом ждали до заката, пока Дана сможет продолжать путь; достигли реки глухою ночью, идя с фонарями по извилистому оврагу. Вода, вязкая и черная, как смола, открылась внезапно. За ней всю степь покрывали костры, словно стая солнечных бабочек билась под сетью. Беглецы по-ночному отчетливо слышали стрельбу горящих стеблей тростника, слышали чуждый стремительный говор — Избранные никогда не вкладывали в слова столько страсти, не смеялись и не ссорились так шумно и открыто, как эти люди вокруг костров. Скупо звякала сбруя, храпели и топтались лошади; перекрывая все звуки, спертым голосом протрубил слон. Из-за реки пахло жареным мясом, навозом и сандаловыми дровами.
Набрав свежей воды, они спрятались в овраге и провели там тревожную ночь. Иногда казалось, что совсем рядом бухает барабан и свирепо-озорные голоса выводят монотонную песнь, полную скрытой угрозы.
На рассвете Вирайя не выдержал и ползком подобрался к воде. Разумеется, Аштор пыталась удержать его, шепотом умоляла не рисковать — но, заняв позицию в ложбине, он почти сразу услышал рядом дыхание подруги. Чуть позже приползли пилот и Дана.
— Покарай меня Единый, если я когда-нибудь видел такую орду! — ерзая на жесткой глине, шипел пилот. — Как ты думаешь, Бессмертный, с кем они собираются воевать?
Впрочем, можно было не шептаться — так скрипели возы, грохотали копыта и орали вожаки выступающего войска. Поэтому Дана сказала громко, с надрывом — она никогда так не говорила раньше. Вирайе почудились истерические нотки:
— Какие же мы страшные, люди! Нам мало даже потопа. Убивать, убивать, убивать…
— Мужчины, — едко откликнулась Аштор.
Соревнуясь со слонами, гнусаво ревели военные трубы. Блестя ручными и ножными браслетами, текла масса бегущих воинов с огромными щитами, с белыми повязками на головах. Кони шлепали по мелководью. Сухие, как кость, малорослые зубастые всадники хохотали и перекликались, словно им предстояла веселая игра. У излучины целый полк помогал буйволам вытаскивать увязшие телеги, остро щелкал бич.
Завороженные размахом и пестротой движения, беглецы чуть ли не до полудня сидели в ложбине у воды — пока не ушел последний обоз, ленивые сизые быки, терзаемые слепнями и неугомонными погонщиками. Вирайя понимал волнение Даны, однако сам испытывал совсем другое чувство. Он был умилен и растроган, словно за рекой бежали и скакали на конях его собственные повзрослевшие дети. Он радовался, глядя на торжественную процессию с главным кумиром армии — медным котлом для мяса; на меленького, полного, усыпанного золотом человека, который отдавал приказания со спины столь же разукрашенного слона, чванливо встряхивая огромными серьгами…
Оставив медленно оседавшую стену пыли, в которой мелькали конники арьергарда, войско ушло по течению. Вирайя предложил сделать привал на двое-трое суток, дать армии откатиться подальше и выступить туда же, к югу, чтобы достигнуть моря до наступления дождей. Пока что он не мечтал о большем, чем какое-нибудь заброшенное здание поста у побережья, скромное поле и рыбачья сеть…
Пока пилот, раскрыв складной нож, занимался рубкой тростника для шалаша — Аштор и Дана самозабвенно плескались в реке, взвизгивали, и бывшая гетера шутливо топила более робкую подругу…
Стоя на краю изрезанного глинистого берега, Вирайя все смотрел, как редеет дымка над степью и черным муравейником шевелится горизонт. Странное, томительное предчувствие мешало ему отвести взгляд от уходившей армии. Нелепой, беспорядочной, шумной — и вместе с тем пронизанной чуждым для Избранных духом веселья и воли.
Дневной жар выбелил чистую высь. Глаза Вирайи резало, но он все же не отводил их от горячего блеклого неба, пытаясь понять: не почудился ли ему легкий моторный рокот в вышине?
Нет, не почудился. Белая царапина, расходящийся след, словно пена за кормой лодки; словно белоснежное перо с тонко отточенным концом поднимается с Юго-Востока над краем степи…
Как во время воздушного боя, — не успев отдать себе отчет, почему он поступает именно так, — Вирайя крикнул, срывая горло: «Все в укрытие!» — и прыгнул сам, чуть не сломав ноги, в глубокую расселину склона.
Теперь горизонт был скрыт от него. Справа, в устье оврага, появилась мокрая Аштор. Она тащила за руку Дану. Вода мешала им бежать. Тогда Вирайя захрипел сорванным голосом:
— Ложись, где стоишь!
Каждое мгновение стало нестерпимо долгим. Аштор буквально швырнула Дану вперед; рыжая с воплем, подняв облако пыли, упала к ногам Вирайи. Сама гетера поскользнулась на мылкой кайме берега. Плеск…
Забыв обо всем, он рванулся помочь… Не успел.
Небо вдруг приобрело цвет расплавленной бронзы; кто-то жестоко ударил по ушам с обеих сторон, так что огненные колеса завертелись перед
