Большого хребта висели светящимися призраками… Не притворив двери, я спрятался за угол. Если тот разгадал меня, он не упустит возможности оказаться наедине…
Косой луч из дверей падал… на деревянный покренившийся крест, обмотанный цветными нитками — магическую защиту против злых духов, что бродят ночами вокруг жилья в виде черных собак с огнедышащей пастью… Меня передернуло — то ли от крепнувшего ночного холода, то ли потому, что у дороги зашевелился приземистый силуэт. Еще мгновение, и он изрыгнул пламя.
Резко сдавило грудь; я почувствовал, что слепну, задыхаюсь… Но пламя вспыхнуло ярче, и я узнал малорослого горца. Присев у дороги, лепча закуривал неведомо как оказавшуюся здесь, вполне городскую папиросу. Обычай запрещал курение в доме.
Желая отрезвить себя болью, я ударил кулаком по стене. Что со мной делается?! Вместо того чтобы собраться в кулак для возможной схватки с реальным врагом, я шарахаюсь от тибетских духов… Мое перевоплощение грозило стать слишком полным. Я терял себя, растворялся в личности этого Раджнарайяна-бабу, пандита из Варанаси, спесивого от своей учености и суеверного, как последний шудра[20].
Кто дал папиросу малышу лепча? Купил ли он ее у одного из торговцев, или?..
Выше по дороге зашуршало, посыпались камешки, и под чубою нащупал я рифленую рукоять пистолета. Ясность уже понемногу возвращалась. Чтобы закрепить ее, я несколько раз повторил по-немецки свое имя и звание: Бруно Хильдемайстер, СС-оберштурмбанфюрер, адепт и полномочный посол Черного Ордена.
Отступление первое
Господь был с Иудою, и он овладел горою; но жителей долины не мог прогнать, потому что у них были железные колесницы.
— Они не движутся, старший!.. — растерянно доложил снизу механик-водитель. Восседая на раме башенного люка, Сисара продолжал молчать, поскольку ответа ждали экипажи всех машин, не выключая громыхавших двигателей. А ответить начальник отряда пока не мог, ибо сам был озадачен поведением противника. Войска на склоне горы вправду замерли. Зная живой, неукротимый характер «заречных», Сисара не мог не опасаться подвоха.
Что они задумали? Ловчие ямы, бочки с горящей смолой?.. Все это уже было двадцать лет назад — и нимало не помогло. И, тем не менее, они решили восстать. Значит, держат камень за пазухой…
Своими острыми глазами Сисара видел на горе блеск медных копий и нагрудников. В самом деле, почему медлят? Струсили, завидев перед собой ряд бронированных машин? Но ведь знали же, на что идут? Да и не слыхал Сисара, чтобы «заречные» когда-нибудь отказывались от боя.
Что ж! Он поступит, как велят обстоятельства. Жаль несчастных, замороченных полудикарей — но проказа, исходящая из Меру, должна быть остановлена любыми средствами.
Прочистив горло, Сисара сказал в микрофон:
— Отряд… марш!
Лязгнули гусеницы, рывком стронулась башня под командиром… Наверное, следовало быть жестче двадцать лет назад, во время первых сражений. Соединиться с другими царями Ханаана, двинуться большим походом на Юг, дойти до Силома и первым делом взорвать Ковчег Завета, проклятую станцию связи, кою «заречные» волокли на плечах через горы и пустыни, ежедневно слушая кровожадные призывы своего «бога». Ах, союзнички наши, спесивые павлины, зажиревшие, слабодушные, вроде того моавитского царька, которому пропорол брюхо лазутчик пришельцев — и невредимым выбрался из царского дворца!.. Скоро царьков перебьют поодиночке, и мы ничем не сможем им помочь. Запасные части на исходе, оборудование нефтяных скважин ветхо; снарядов после сегодняшнего боя, можно сказать, не останется…
Тем не менее, цепь боевых машин бывшего сектора Приморья, пока еще грозных и наводящих ужас на пастушьи племена, с утробным рыканьем ползет по лугу. После недавнего разлива Кессона почва чавкает под тяжелыми траками. Вон за той рощицей он, Сисара, назначит огневой рубеж.
Затрещали стволы корявых акаций, вода из ручья плеснула на бледные ирисы… Повитые смрадным дымом, останавливались «железные колесницы». Все так же сидя верхом на башне, начальник отряда приказал целиться. Машины подняли хоботы орудий, точно собираясь затрубить по-слоновьи. Но Сисара не сразу велел стрелять, поскольку услышал голос.
Он доносился через всю равнину, — звонкий, исступленный, почти нечеловеческий по накалу страсти голос женщины. Женщина кричала там, на тронутом весенней зеленью склоне Фавора, перед молчаливыми толпами «заречных». Сумасшедшая пророчица с Ефремовой горы. Внедренные агенты не смогли обезвредить ее, умевшую зажигать воинов священным неистовством. Пророчицу хорошо охраняли.
