Эльфийские хроники

стен царила гробовая тишина, и при малейшем звуке шагов и малейшем шепоте капеллан вздрагивал, каждый раз со страхом ожидая, что вот-вот появятся наемные убийцы с кинжалами и веревками в руках.

Это должно было произойти утром, до полудня. Именно такое распоряжение отдал епископ Дубриций. А может, это уже было сделано под прикрытием темноты. Бедвину не хотелось знать об этом слишком много. Если кто-то вздумает проводить какое-то расследование, он, Бедвин, скажет, что всю ночь находился в часовне и молился… Его — и без того не ахти какое — мужество иссякло еще тогда, когда он скакал верхом по полям из города в резиденцию епископа с сопровождением всего лишь двух человек и затем осмелился потревожить епископа, чтобы сообщить ему о том, что он услышал в камере пыток в замке. Все остальное казалось ему теперь чем-то нереальным — похожим на кошмар, в котором было полно суеты и противоречий. Слова, которые произнес Дубриций, распоряжения, которые он дал, прислужники епископа, собравшиеся во дворе и похожие на свору собак, отправляющихся на охоту, — все это с течением времени теряло всякий смысл и начинало казаться ему каким-то дурным сном. В течение ночи решения принимались так быстро, как будто епископ обдумал их уже давным-давно и всего лишь ждал того момента, когда уже можно будет начать действовать. Бедвина это ошеломило: сам он, прежде чем совершить тот или иной поступок, всегда очень долго раздумывал. Он не мог поверить, что все его разговоры с епископом о будущем, которое ждало королевство после смерти короля Кера, не были исключительно теоретическими рассуждениями и что Дубриций и в самом деле решил сделать себя орудием исполнения воли Господа. А еще Бедвин, конечно же, никогда бы не поверил, что тот, кто частенько называл себя «воином Христовым», и в самом деле с легкостью начнет вести себя так, как ведут себя воины.

Стук копыт, донесшийся сначала от ворот замка, а затем от его подъемного моста, заставил капеллана снова вздрогнуть. Он хотел было подняться со стула и пойти выглянуть в окно, но у него мелькнула мысль, что в этом нет никакой необходимости. Если все шло так, как запланировал Дубриций, то это принц Пеллегун поскакал сейчас, чтобы присоединиться к своему отцу на охоте.

Неподалеку от часовни сидел в своем кабинете Буркан — сенешаль и мажордом королевского замка. Он, тоже услышав стук копыт, встал из-за стола, отодвинул тяжелую кожаную занавеску, закрывавшую узкое окно его комнаты, и посмотрел через окно наружу, на парадный двор замка. Слишком поздно: он увидел одних лишь конюхов, подбиравших на дворе лошадиный навоз, и стражников, возившихся с подъемным мостом. Когда он отошел от окна, чувствуя себя очень уставшим после бессонной ночи, в дверь его кабинета постучали. Затем дверь открылась, и вошла служанка. Она принесла на подносе кувшин с питьевой водой, хлебом и ветчину.

— Вы распорядились, чтобы вас разбудили еще до шести часов утра, Ваша Милость…

— Да, именно так. Поставьте это вот здесь.

Один час спустя, когда в кабинет Буркана постучал камердинер, которому надлежало помочь сенешалю одеться, он обнаружил на полу безжизненное тело Буркана. В замке началась суматоха, все забегали туда-сюда, и никто при этом не заметил, что из кабинета Буркана исчезли и поднос с водой и едой, и все то, что сенешаль написал в течение ночи.

Солнце стояло высоко, небо было безоблачным, однако под кронами деревьев, которые в Силл-Даре были более густыми, чем во всех остальных местах Элиандского леса, только лишь отдельным лучам солнца удавалось достигать земли. Папоротники здесь вымахивали выше роста взрослого эльфа, а трава и мох под ногами — очень густыми. Динрис и Лландон шли молча, перекинув через плечо луки и засунув кинжалы за пояс. Тропинка, по которой они оба ходили довольно часто, вела к скалистому холму, получившему от эльфов название «Бретхилиор», то есть «Старый Бук», потому что на самой его вершине рос бук с серым потрескавшимся стволом. С вершины холма открывался вид на огромное пространство — аж до самой линии горизонта, — и зрелище это было опьяняющим и почти головокружительным для лесных эльфов, не привыкших видеть вокруг себя такие просторы. Куда бы ни был обращен взгляд тех, кто забирался на этот холм: на запад, юг или север — они не видели ничего другого, кроме колышущихся верхушек деревьев, похожих в своей совокупности на зеленое море, которое при малейшем ветерке приходило в движение. Таким был когда-то лес эльфов, покрывавший собой всю поверхность земли, кроме горных вершин и водоемов. Однако когда взор обращался на восток, можно было различить более светлую полосу. Это была равнина, на которой жили люди и которая постепенно становилась все шире и шире.

Вид этой равнины наводил на грустные мысли, и большинство эльфов старались не ходить на холм Бретхилиор и не смотреть оттуда в сторону равнины. Однако именно на этот холм Морврин привел Алдан. Возможно, он хотел показать ей, как огромен Элиандский лес. А возможно, также и для того, чтобы она увидела, где находятся его границы. Морврин и Алдан стояли абсолютно неподвижно. Их ярко освещало солнце, и они вели себя так, как будто не услышали, что к ним кто-то приближается. Впрочем, Алдан вполне могла и не услышать (она ведь была женщиной, а не эльфийкой), но с королем Элианда такого произойти попросту не могло. Динрис-кузнец с уважением отнесся к желанию короля побыть наедине с Алдан и остановился там, где заканчивался лес — то есть на расстоянии броска камня от старого бука, — а вот Лландон пошел дальше, пока Алдан не услышала звуки его шагов и не обернулась с встревоженным видом.

— Приветствую тебя, Лландон! — сказал Морврин, поворачиваясь к Лландону. — Я опасался, что уже не увижу тебя до того, как…

— До того, как ты покинешь Элианд, да?

Слова молодого охотника прозвучали язвительнее, чем ему хотелось бы, и выражение лица Морврина омрачилось. Динрис, появившись из леса вслед за Лландоном, дружески поприветствовал короля.