королевского коня потерять равновесие и упасть… Принца охватили противоречивые чувства: и ужас, и растерянность, и облегчение, и даже радость по поводу того, что к трагическому инциденту, произошедшему с королем, лично он никакого отношения не имеет. Горлуа снова дернул принца за руку, глядя на него бешеными глазами, и, увидев такой его взгляд, Пеллегун сразу же вышел из состояния оцепенения. Да, ему нужно отдать распоряжения… Однако любые распоряжения ему в данной ситуации казались бессмысленными. Его отца уже несли в лагерь охотников. Что еще можно было бы сейчас сделать? И тут вдруг он заметил, что на него обращено множество взглядов. Эти взгляды были такими испуганными, что принцу даже захотелось рассмеяться. Да, рассмеяться на виду у всех этих перепуганных людей, не имевших ни малейшего понятия ни о том,
— Да не стойте вы здесь, как истуканы! — крикнул Пеллегун, неожиданно приходя в ярость. — В лагерь! Быстрее! Пусть приведут врача! И пусть пригонят повозку для короля!
Резким движением он вырвал свою руку из руки Горлуа, замер на пару мгновений, вдруг почувствовав головокружение, и затем решительно зашагал по полю, расталкивая придворных.
— Моего коня!.. Черт побери, подведите ко мне моего коня!
Его вдруг стало сильно тошнить, но он сумел не подать и виду. Он теперь точно знал,
— Горлуа! — крикнул он зычным голосом. — Будьте рядом с королем до тех пор, пока не прибудут врачи! И не подпускайте к нему никого!
Барон закрыл глаза, вздохнул — по-видимому, от облегчения — и резким шагом направился к своему коню. Вскоре подсохшая земля загудела под ударами копыт коней, помчавшихся галопом. Вокруг Пеллегуна находилась лишь горстка людей, но в их глазах принц увидел подобострастное выражение. Он теперь уже был не просто наследным принцем.
Взобраться на коня оказалось для него настоящим мучением. Ему даже показалось, что его кости и мышцы вдруг одеревенели и что от любого напряжения они могут попросту треснуть. Ему хотелось бы пустить коня в галоп, однако даже держаться в седле ему стоило нечеловеческих усилий. Его два раза стошнило прямо на шею его лошади.
Когда принц наконец доехал до лагеря охотников, он увидел тело отца, лежащее на маленькой повозке. Все находившиеся вокруг этой повозки люди повернулись к Пеллегуну и поклонились ему.
— Король Кер умер! — раздался чей-то голос, показавшийся Пеллегуну глухим и еле слышным. — Да здравствует король!
Ночь подкралась настолько незаметно, что почти никто не обратил внимания на то, что уже стало темно. Эльфы так хорошо видят в темноте, что зачастую не замечают наступления сумерек, однако в этот вечер даже человек не заметил бы, что день подошел к концу. Свет заходящего солнца, казалось, еще цеплялся за траву, за серые стволы буков, за каждый светлый скалистый выступ. Воздух был свежим. Все молчали. Вот уже несколько дней Ллиана много рассказывала и еще больше слушала. Однако сейчас никакой необходимости в словах не было. Она сидела, поджав ноги, расслабив тело и глядя куда-то в пустоту возле высокой скалы, покрытой очень светлым — как ее собственная кожа — лишайником, и рассеянно играла своим кинжалом. Это был уже не тот тяжелый меч, который ей вручили карлики Гхазар-Рюна, когда она покидала их город, а кинжал, выкованный Динрисом, который давным- давно подарил ей отец — тогда, когда она была еще совсем маленькой. Этот серебряный кинжал, клинок которого поблескивал в лунном свете, теперь имел свое собственное имя — «Оркомхиела», то есть «Смерть Гоблина». Про него лесные менестрели даже сложили песнь. Усевшись на вершине скалы, Ольвен-бард перебирал струны своей арфы и вполголоса напевал. Рядом с ним расположился Гамлин, слушавший эту песнь с завороженным видом — так, как будто она была священной.
Ллиана не слушала, однако слова древнего языка были созданы не для того, чтобы их услышали. Эта песнь проникала всем в душу, вызывая воспоминания о сражении в Каленнане, смерти Арианвен, гибели гоблина Шава, пригвожденного к дереву кинжалом Ллианы. В последних строфах этой песни, длина которой равнялась длине ночи, говорилось о возвращении Ллианы и о ликовании эльфов, а также о предстоящих тяжелых днях, о войне, крови и трауре. Старые друзья Ллианы и ее товарищи по «длинной-предлинной дороге», предсказанной ей рунами, уселись рядом друг с другом. Они, сами того не ведая, уже образовывали совет молодой королевы. Друид Гвидион, Лландон, Тилль-даэрден, Дулинн, Кевин-лучник, Ольвен, Гамлин, светловолосая Блодевез — подруга Ллианы с раннего детства, — и Ллав Ллев Гифф, державшийся, как будто ему было стыдно, чуть в стороне от остальных, но все же
