И — Лиз… Что бы я ни говорил себе, ей я верю. То есть верю в ее существование… Нет, даже не в существование, а в то, что она сейчас именно такая, как в моем сне, что она ждет меня и что я ей нужен. Если бы я просто придумал — я бы влюбился в какую-нибудь красотку из «Плейбоя» или киноактрису. А то — в девчонку из нашего города, которая прежде не вызывала у меня никакого интереса… Слишком нелогично для бреда. А бред должен быть логичным — врачи хорошо убедили меня в этом, когда я старался представить им свой рассказ в наиболее последовательной форме.
Логика сумасшедшего сильнее логики нормального человека. Я могу просто радоваться, что иногда рассуждаю не слишком логично. Я все же нормален…
Утром я потребовал свидания с главным врачом. Он никогда не казался мне особо приятным человеком. В нем было что-то от механизма: больной с тяжелой формой заболевания пользовался его вниманием и был ему интересен, стоило же человеку начать выздоравливать или просто попасть под «классический случай», как он переставал для нашего доктора существовать. И прекрасно: я сам был бы не прочь, чтобы он обо мне поскорее забыл. Он принял меня без всяких задержек.
Я напустил на себя несчастный и виноватый вид и приготовился «каяться». Доктор пристально посмотрел на меня сквозь очки, словно ожидая какого-нибудь сюрприза. Он любил неожиданные поступки, а этот разговор как раз обещал быть таким. Я вообще ему немного нравился — за «фантазии». Он их коллекционирует. Мне было очень приятно, что я сейчас сумею его разочаровать своим «выздоровлением». Конечно, он притворится обрадованным, но после первых моих слов огонек любопытства исчезнет в его глазах, и доктор станет официально вежливым и скучным.
И все же у меня немного не хватало духа, чтобы отречься от того, что я знаю. Лишь сознание собственного долга заставляло меня пойти на игру. Кроме того, я, как и Лиз, ощущал, что события скоро активизируются и жизнь моя станет очень «интересной».
— Вы знаете, — начал мяться я, — можно, наверное, сказать, что я многое пережил, — слова-паразиты так и сыпались из меня, — может, действительно, все, что произошло, было моей фантазией — но настолько близкой к реальности, что я не мог отличить правду от выдумки…
Как я и ожидал, доктор сразу поскучнел и принялся разглядывать лежащие на столе истории болезни. Что ж, не все мне его развлекать — пусть этим делом займутся настоящие больные, а для меня найдутся занятия поважнее…
— Я не могу обвинять Реджи, — поспешил я предупредить его. (У меня с Реджи поначалу сильно испортились отношения — из-за того, что он засунул меня в эту дыру. Конечно, первое время мне это казалось предательством, но обида быстро перегорела.) — Он, в конце концов, сделал все, что мог.
Врач слушал меня внимательно. Даже его разочарование мне нравилось: значит, он все-таки поверил в мою нормальность!
Вообще все складывалось в мою пользу. Я давно уже молчал о своем открытии и связанных с ним событиях и уходил от расспросов. Все это, конечно, фиксировалось, и не исключено, что врачи ждали только моего признания.
— Кроме того, — продолжал я, разглядывая чашку на столе, — я потерял своих близких, и Реджи — единственный человек, который у меня остался…
Знал бы он про Лиз! Вот она действительно осталась для меня — моя маленькая страдающая девчонка, влипнувшая в эту проклятую историю с Длинным. Я должен выйти отсюда. Я нужен ей.
— Я решил выйти отсюда, — закончил я свой монолог, — и вновь начать свою жизнь. Мне многое нужно сделать…
Последние слова были искренними — мне действительно предстояло многое. Справлюсь ли я с этими проблемами теперь, столько лет пробыв вдали от нормальной человеческой жизни? Не знаю… Но я должен, обязан справиться. Кроме меня — некому. Не буду же я взвешивать такую тяжесть на бедную Элизабет!
Врач приподнял очки, посмотрел на меня без них, затем через них. На его лице отразилась громадная умственная работа — он соображал, что делать со мной: отпустить сразу или задержать на некоторое время. Скорее всего, он решит отпустить меня пораньше в надежде на то, что новый больной, пришедший на мое место, окажется более интересным субъектом.
Доктор достал ручку, порылся в документах и принялся что-то писать. Я замер, дожидаясь оглашения приговора.
Ну и переволновался я за эти несколько минут, пока доктор водил ручкой по бумаге и хмурился! Вся моя жизнь — и не только моя, надо полагать, — зависела сейчас от его решения. А он даже не подозревал, какой важной персоной был в этот момент.
Он молчал недолго, но мне этого хватило, чтобы порядком известись.
Наконец он пришел к какому-то решению.
Я напрягся.
— Последние семь лет были для тебя довольно трудным временем, — заговорил он наконец. (С математикой у него всегда было плохо. Я пробыл тут восемь лет. Восемь! Вполне достаточно, чтобы свести с ума здорового человека.) — Но я верю, что теперь ты будешь чувствовать себя лучше, Майк. — Он сделал паузу и придал своему лицу поучительное выражение. — И помни: все, что было, — было только в твоем
