Никогда мне не было так страшно, как в эту ночь. Вой то приближался, то удалялся, усиливался, потом стихал и нарастал вновь. А когда начало светать, взвыли совсем рядом, злобно, отчаянно. Секунду спустя вой сменился на визг, пронзительный и истошный. Еще через мгновение визг оборвался, и мы услышали фырканье и чавканье, словно кто-то, давясь, жадно запихивал в рот пищу.
– Крысобаки, – прошептал Кир, когда стало светло и чавканье, наконец, прекратилось. – Или трупоеды.
Мы выбрались из ночного убежища и вскоре увидели то, что осталось от вражины. Не знаю, была ли то крысобака или трупоед, но меня мгновенно стошнило – ничего более отвратительного и гадкого я не видал.
Мы кружили в развалинах еще три дня, не зная куда идем и не соображая зачем. Едва начинало темнеть, мы забирались в самую гущу искореженных, гнутых обломков и, прижимаясь друг к другу, коротали ночь. Вой не смолкал, он проникал в нас, терзал нас, преследовал, он становился частью нас, и мы понимали, что будет, если вражины нас найдут.
Ничего даже отдаленно похожего на наш Центр мы не нашли, но на четвертое утро небо вместо уже привычного серого стало вдруг синим. Прямо по ходу, слепя глаза, медленно выползло из-за развалин солнце. Оно оказалось больше, ярче и жарче всякой лампы, оно высушило на нас одежду, и под его ласковыми лучами страх впервые нас отпустил.
Когда солнце оказалось прямо над нами, мы заметили, что по левую руку развалины стали выше. Мы бросились туда, и вскоре развалины поредели, а пробираться между выворотнями стало легче и быстрее. На следующее утро мы увидели первый дом. Он был приземистым и кривым, но это был именно дом, такой, каким мы представляли его: двухэтажный, с настежь распахнутой входной дверью и темными провалами окон. За ним стоял другой, а дальше еще и еще.
Мы принялись заходить в двери и забираться в окна. Внутри домов оказались те же самые развалины. Разбитые, в трещинах стены, обвалившиеся потолки, сгнившие полы и множество неживых и незнакомых предметов.
В одном из домов, сохранившемся лучше других, мы решили заночевать. Мы совершили ошибку. Ночью вражины настигли нас.
Много лет прошло, прежде чем пережитое перестало мучить меня в ночных кошмарах. И прежде чем я прекратил навязчиво думать над тем, почему погиб растерзанный вражинами Кир, а уцелел я. Сотни, тысячи раз я бросался во сне из окна второго этажа, провожаемый отчаянным предсмертным криком моего брата, который выпрыгнуть не успел. Я, живой, мчался по залитой мертвенным лунным светом дороге между домами, а за моей спиной умирал растерзанный крысобаками Кир.
Стая уже настигала меня, головной крысопес был уже в двадцати шагах, когда за спиной вдруг грохнуло и полыхнул огонь. Я обернулся на бегу, споткнулся и полетел на дорогу лицом вниз, но успел увидеть, как вздыбился и исчез в пламени вожак и как с визгом рассыпались по сторонам остальные.
– Хозяин, – услышал я надтреснутый отрывистый голос. – Хозяин.
Его звали Тим, этого здоровенного, как два Тупицы, железного дурня. Тим нес меня на плечах, без устали причитая: «Хозяин, ты в порядке, Хозяин?» – и так без конца. Он был роботом-обходчиком в подземельях, которые назывались шахтами метро, а стал охотником на вражин при упрятанном глубоко под городом убежище. В это убежище Тим меня и принес. Там было все: автономные генераторы и оружие, провиант и водопровод, библиотека и компьютерный зал. Еще там были роботы, множество роботов, наладчиков и обходчиков, грузчиков и кладовщиков, строителей и ремонтников. Там был даже очень умный робот-менеджер, который распоряжался остальными. Там не было только людей, погибших в одночасье вскоре после бактериологической атаки.
Я провел в убежище без малого пять лет. Новые железяки называли меня Хозяином, ухаживали за мной, кормили лакомствами и учили. А потом я учился сам – всему, что должен знать каждый цивилизованный человек. Пускай этот цивилизованный человек и последний из людей на Земле.
Я узнал, что такое ядерная и бактериологическая атаки. Я уразумел, что означают слова «женщина», «зачатие», «зародыш», «выкидыш» и «аборт». Я понял, что такое день рождения и почему у меня он дважды в году. Я повзрослел. И, повзрослев, осознал, что мне теперь делать.
Мы нашли его, когда мне шел девятнадцатый год. Полуразрушенное кособокое здание, которое когда-то называлось Медицинским центром. Такое же, как то, в котором рос я.
У меня двести шестнадцать детей. Сто три мальчика, остальные девочки. У них, у каждого, два дня рождения в году. Первый мы празднуем в тот день, когда я инициировал генетический сейф – инкубатор, в котором хранились оплодотворенные яйцеклетки. И второй – когда моих детей извлекли из этого инкубатора на свет.
Я проделал то, до чего девятнадцать лет назад додумался примитивный робот-лаборант с пренебрежительным именем Умник. Но, в отличие от него, ремонтника Тупицы и больничной сиделки Рухляди, я знал, как следует кормить, лечить и выхаживать человеческих детей.
Мои железяки отремонтировали и запустили гидроэлектростанцию. Изгнали из города трупоедов, истребили крысобак и приручили щенков. Когда мои дети подрастут, мы отстроим дома, в которых пристало жить цивилизованным людям. Мы восстановим технику и начнем жизнь по новой.
Я вернулся, когда моим детям сравнялось четырнадцать. Осторожно ступая, спустился по лестнице вниз, туда, где тридцать три года назад находился уцелевший в бомбардировке генетический банк. По узкому коридору пробрался в генераторную. Долго молча смотрел на то, что осталось от давших мне жизнь механических существ. Затем опустился перед ними на колени.
