Затем много чего еще было. И Длинный Джек Мур за одну ночь проиграл свое ранчо в покер, после того как я сказал, что ему лучше за карты в ту ночь не садиться. И половина стада у Носатого Абрахама Коэна зимой издохла, а я ему еще летом говорил, что надо бы продать коровенок скупщикам, пока приличную цену давали. И Дебора, дочка Рябого Мика Джонсона, обе ноги сломала, когда отцу помогала крышу править, а я ведь говорил: не лезь на крышу, Дебора, ногами по земле ходить надо. И много чего еще. В конце концов от меня люди шарахаться начали да так и прозвали придурком. Отец покойный даже пороть меня перестал, хотя братьев до совершеннолетия каждого плетью нещадно учил. А на меня рукой махнул – неисправим ты, Том, сказал, прогнал бы я тебя из дома прочь. Не могу – через тебя мать твоя смерть приняла, когда рожала, в ее память лишь и кормлю тебя, дармоеда…
– Дерьмо ты, Том, – сказала Линда мне на прощание. – Засохшее на солнце коровье дерьмо.
Трое суток прошло, а слова Линдины никак у меня из башки не шли. И вроде привык, что люди от меня шарахаются и придурком кличут, да и дерьмом, бывало, а вот от девчонки-ровесницы услышал, и проняло меня до самого нутра.
На четвертые сутки от осознания собственной никчемности я перестал спать, на пятые – есть. На седьмые сутки я был близок к тому, чтобы наложить на себя руки. На восьмые от этой идеи отказался.
Я вытащил из ветхого сундука папашкин старый кольт. На антресолях отыскал припрятанный туда одним из покойных братьев смит-и?вессон. Распечатал коробки с патронами, рассовал их по карманам и двинулся на конюшню седлать Звезду. Это была единственная кобыла, на которой я с грехом пополам ездил, – дряхлая, ледащая, готовая в любую минуту откинуть копыта от старости. Через полчаса я покинул отцовский дом. Отъехал с полмили и оглянулся.
Когда-нибудь этот дом превратят в музей, подумал я. Прибьют мемориальную табличку «Здесь жил придурок, самый глазливый, черноротый и никчемный ковбой штата Техас».
Придурок, не умеющий стрелять, скакать, плавать, играть в азартные игры, пить виски и волочиться за юбками. Жить, и то не умеющий. Зато с дурным глазом и болтливым грязным языком. Придурок, решивший стать кровавым мстителем под конец жизни. Каковой конец, безусловно, вскорости и наступит.
Бедолага Звезда околела, не добравшись всего пару сотен футов до вершины Чертова перевала. Наверное, это обстоятельство временно продлило мне жизнь, потому что иначе я наверняка сорвался бы вместе с лошадью с Кривой тропы и упокоился бы на дне пропасти либо по левую, либо по правую от этой тропы сторону. Впрочем, не вполне понимаю, как я не сорвался с нее и пеший.
Через перевал пробирался я большую часть дня. Потом тропа, наконец, расширилась и, втянувшись в узкое ущелье между холмами Западной гряды, пошла вниз. А я внезапно подумал, каково пришлось бедным коровам, которых бандиты Бада Покера по этой тропе гнали в спешке, да еще уходя от шерифской погони. Подумал – и явственно ощутил себя пускай и не крупным, и даже не рогатым, но уж точно скотом.
Ночевать я улегся под открытым небом и вскорости уже стучал зубами от холода. Проворочавшись с боку на бок еще с полчасика, я поднялся и, проклиная собственную несуразность, отправился куда глаза глядят. Точнее, куда не глядят, потому что в неверном ночном лунном свете разглядеть что- либо не представлялось возможным.
Когда начало светать, я впервые пожалел о том, что опрометчиво не запасся пищей в дорогу. К полудню я уже клял себя за это. К вечеру уразумел, что подохну с голоду. В довершение всего я понятия не имел, куда иду и даже откуда, – найти дорогу назад я уже был не в состоянии.
На следующее утро я сделал последний глоток из фляги и запустил ею в ближайший кактус. К этому моменту я едва волочил ноги. Дурацкие заткнутые за пояс пистолеты весили, наверное, под тонну каждый. Усевшись на землю, я отстегнул кобуру с кольтом и отправил ее вслед за флягой. Затем взялся за смит-и?вессон. Неожиданно я подумал, что сдохнуть, ни разу в жизни не выстрелив, по крайней мере неразумно. Кое-как я зарядил пистолет и принялся наводить на кактус, на котором, зацепившись за колючки, болталась фляга. Руки ходили от холода ходуном, и в результате, плюнув на меткость, я открыл огонь. Кактус мне поразить так и не удалось. Зато удалось другое – я внезапно услышал ответный выстрел.
Оба молодчика выглядели в точности так, как я представлял себе бандитов, – с заросшими щетиной скуластыми, кирпичными от загара довольно гнусными рожами.
– Кто таков? – сдерживая коня и наводя на меня ствол, спросил тот, что помоложе.
– А какая вам разница, мистер? – вопросом на вопрос ответил я.
– И вправду нет разницы, – согласился тот, что постарше. – Давай-ка его укокаем.
– Подожди, Панчо, укокать успеем.
Молодой спрыгнул с коня, подошел и, стволом задрав мне подбородок, участливо спросил:
– Скажешь, кто ты и зачем здесь, или предпочитаешь проглотить пулю?
– Скажу, – отказался я от нежеланного угощения. – Меня зовут Том, мистер. И я здесь потому, что имею дело к Костлявому Баду Покеру.
Молодчики хором расхохотались.
– Дело к Костлявому Баду! – давясь от смеха, проговорил Панчо. – Нет, клянусь, я давненько так не веселился. С Костлявым Бадом лучше дел не иметь, парень, – отреготав, сказал он. – Те, кто имели до него дело, давно на небесах.
– Ладно, Панчо, посмеялись и будет, – сказал молодой. – Так какое у тебя к нему дело?
