цветы, коррида и молодые мучачос, а здесь я смотрю, как одни несчастные убивают других.
Подобралась Женевьева, с койки встала и глянула на меня, как она одна умеет. Так, что дрожь по коже от того, что в ее выцветших от старости глазах плещется.
– Забудь, – сказала, – свои слова, и я тогда тоже забуду. Ты здесь не цветы собираешь и не с мучачос на свидания бегаешь. Ты Божье дело делаешь, поняла? И не несчастных здесь убивают, а Божье воинство борется с напастью, что дьявол наслал на человечество. И будет бороться, пока всю нечисть не искоренит подчистую. Ты гордиться должна, что тебе такая честь выпала, а ты…
– Поняла, – выдохнула я, – извините, сорвалось. Вчера опять соотечественника убили, мальчик он еще был.
– Мир праху, – каркнула старая Женевьева, а у самой морщины уже разгладились. Она, не будь на религиозной почве подвинутая, золотая была бы старуха. За своих она любому горло перегрызет, за каждую из нас, а нас в медицинском взводе восемь молодух, да мозги от жизни такой у всех восьмерых набекрень.
– Ты, девочка, крепись, – Женевьева сказала, – каждому из нас своя ноша уготована Господом. Но может так статься, что недолго нам осталось ее тянуть.
Сказала и замолчала. Я тоже притихла: захочет – сама скажет, а нет – из нее и пыткой слова не вытянешь. С минуту помолчали, потом вздохнула Женевьева старчески, снова пучок морщинок на лбу собрала.
– Ты вот что, девочка, особо не болтай, но говорят, что очень скоро с нечистью вовсе покончат. Я вчера с отцом Кларком встречалась: он полагает, что, может быть, даже на следующей неделе.
– Как покончат? – охнула я. – В каком смысле?
– Все, Санчита, – Женевьева сказала, – иди. И готовься: сегодня большую партию медикаментов в госпиталь завезут. Бинты, перевязочный материал, корпию. Нам за несколько дней надо все это оприходовать и разложить по местам, работы будет невпроворот. До вечера отдыхаем, а там начнется. Ступай, девочка.
Вышла я от нее растерянная. Походило на то, что мальчиков погонят на убой, как в позапрошлом году было. Тогда операция провалилась, с треском, много начальства полетело, даже главврач госпиталя, хотя он-то совсем был ни при чем. А сколько солдат погибло, и не сосчитать. Хорошо только – заразу никто не подхватил, хотя какое там «хорошо». Приказ был: раненых, у которых реакция на вирус Бугрова – Циммера положительная, в госпиталь не класть. Их в специальный карантин помещали, сразу за колючкой тогда для этого сколотили бараки. Живым оттуда никто не вышел, и слухи ходили, что их там…
Не додумала я: если о таком думать, то и жить не надо. В общем, только собралась к себе пойти, в дом, стараниями Женевьевы под размещение санитарного взвода у начальства выхлопотанный, как окликнули меня по имени. С таким акцентом, что ни с чем не перепутаешь, – из всего карантина так английский язык исковеркать способен лишь один человек. Сержант-доброволец Иван Скачков, русский по кличке Большой Иван, здоровила с русой челкой на лоб и наглыми голубыми глазами. Бабник, выпивоха и свой в доску парень, который, ко всему прочему, ко мне неровно дышит.
Остановилась я, подбоченилась, глядя, как Большой Иван спешит ко мне от опушки, видно, сюда лесом шел.
– Сеньорита, – сказал он, приблизившись, – солнце мое и свет очей, два вопроса к тебе имеется.
Знаем мы эти два вопроса, проходили. Первый – не пойти ли в лес, чтобы немедленно трахнуться, а второй, после отказа на первый, – нет ли чего- нибудь на пропой русской души. У них в казармах с этим строго, а у нас, как положено, медицинский спирт.
– Нет, – ответила я, – сеньор Иван, по первому пункту. А по второму сегодня тоже нет.
Нисколько он не смутился, разулыбался во всю свою синеглазую русскую ряшку и сказал:
– Зря, сеньорита, зря, особенно по первому пункту.
Сама знаю, что зря. Мужика у меня уже Святая Дева знает сколько не было. С тех пор, как год назад Альберто убили. И уж если с кем пойти, так с этим русским, он мне, в общем-то, давно нравится. Что-то в нем такое есть, отличающее от остальных кобелей, которые вьются вокруг медперсонала. Хотя кобель он, конечно, изрядный, одна морда чего стоит. Но дело не в морде, а вот в чем – пока не пойму.
Загадаю, внезапно подумала я. Загадаю сейчас, а там посмотрим, как оно выйдет.
– Вот что, сеньор, – улыбнулась я, – а что вы делаете в следующее воскресенье?
Посерьезнел он вдруг, подумал немного и выпалил:
– В следующее воскресенье, Санчита, я не знаю, что делаю, потому что…
И только он намерился сказать, что не знает, будет ли в следующее воскресенье жив, как я шаг вперед сделала и ладонью ему рот прикрыла. Он осекся и даже покраснеть умудрился, очень мило причем.
– Доживи, Ваня, – сказала я и заглянула ему в глаза. – Ты только доживи, все у нас тогда будет.
Повернулась и пошла в дом.
Я проснулся среди ночи и по привычке сразу принялся пересчитывать детей. И двоих недосчитался. Остатки сна моментально слетели с меня, я вскочил на ноги. Так, Машенька на часах, вот Лена, рядом с ней Диночка. Костя, Андрей, рыжий Толик и Ринат.
