время он – старый солдат – будет орать и скрипеть зубами от боли, но не опустится до мольбы сжалиться и убить его.
Боль, что привела его в чувство, вскоре прекратилась, и взмокший Клык сумел наконец-то перевести дух и осмотреться.
Положение его было весьма незавидное. Он висел полуголый на закрепленных к потолку цепях в просторной комнате с металлическими стенами и мокрым полом. Судя по всему, это был корабельный отсек вроде мойки для дезактивации скафандров. Прямо над Клыком горела лампа. Единственная во всем помещении, она не могла озарить его целиком, поэтому большая его часть была погружена в полумрак. Запястья Ржавого были закованы в кандалы, а сам он едва касался ногами пола. Но этого показалось его мучителям недостаточно. И они, скрутив ему лодыжки еще одной цепью, прицепили к ней увесистую железяку – не то электродвигатель, не то еще какой агрегат из машинного отделения. К счастью, держать гирю пленника уже не заставили. Она лежала на полу и служила всего лишь страховкой, что Клык не задерет ноги и не лягнет того, кто к нему приблизится.
Рядом с вождем были подвешены на цепях другие полуголые люди – один справа и один слева. Клык без труда опознал в них Грира и Вертуна. К последнему было проявлено снисхождение – ему дозволялось твердо стоять на ногах, но лишь потому, что его пристегнули к потолку всего за одну руку – ту, что была не сломана. Видимо, у истязателей имелись насчет их жертв конкретные планы. И они собирались мучить их лишь определенными способами, в число которых не входило растягивание сухожилий.
И Наждака, и Вертуна тоже снабдили импровизированными гирями, так что все они были с вождем в равных условиях. И всех их, похоже, тоже привели в сознание электричеством. Как и Ржавый, они тяжело дышали и таращились вокруг мутными глазами, стараясь сообразить, в какое дерьмо и насколько глубоко они опять вляпались.
Любопытно, что никого из Клинков до сих пор не избили. Для гостей, пытавшихся учинить на «Эсквайре» диверсию, на них виднелось подозрительно мало ссадин и кровоподтеков. Да и те, что у них были, Клинки заработали не здесь, а при крушении вертолифта.
– Надеюсь, вы не обидитесь, господа, за то, что я уговорил милейшего капитана Нублара позволить мне разбудить вас самому? – раздался в полумраке знакомый голос. Даже слишком знакомый. Вот только, услыхав его, Клык испытал вместо радости лишь раздражение и злобу. – И за чересчур грубую побудку тоже не обижайтесь. Сами понимаете, что у меня была уважительная причина вам ее устроить. К тому же она лишь начало нашего с вами долгого разговора. Не могу обещать, что он будет приятным для всех нас, но по крайней мере я намерен получить от него удовольствие.
– Мер-р-рзавец! Паскудная твар-р-рь! Только подойди – пор-р-рву на части! – прорычал Наждак и плюнул в сторону маячившего в полумраке у стены силуэта. Он, как и остальные, тоже моментально опознал в говорившем Йоргена Безголового. Который в отличие от Клинков не был скован цепями и взят под стражу. Более того, судя по тому, что изменник находился в комнате без присмотра хозяев, он не врал: смаглеры в самом деле доверили ему наказать несостоявшихся захватчиков. Впрочем, это было очень даже в духе чистоплюев из Большого мира. И правда, зачем им марать руки о радиоактивных вильдеров, если есть доброволец из числа тех же вильдеров, готовый взять на себя эту грязную работенку?
– Ну хватит, вожак! Я уже достаточно натерпелся от тебя грубостей! – Йорген решительным шагом вышел из полумрака и с силой ткнул в живот Гриру электрошокером.
Грир закричал, корчась от боли. А вместе с ним задергались Клык и Вертун, поскольку разряд прошел по мокрому полу и через ножные кандалы достал до всех. Разумеется, остальным перепало уже не так крепко, как Наждаку. Но и в ослабленном виде удар электрической «плети» стегал весьма чувствительно.
– Еще есть желающие плеваться или обзываться? – поинтересовался Безголовый, когда спустя четверть минуты прекратил мучить Грира и прочих. Сам он был обут в непроводящие ток сапоги, которые ему выдали перед тем, как отправили его устраивать игры с электричеством. – Давайте, рискните еще покривляться, как кривлялись передо мной, когда я был связан!.. Что скажешь, Клык?! Осталось у тебя такое желание или оно уже пропало?
– Не пропало, – признался Ржавый. – С чего бы вдруг – разве в моем отношении к вам, предателю, что-то изменилось? Но я уже высказал вам все, что собирался, и не стану повторяться. Хотя, если Грир или Вертун намерены продолжить, я не возражаю. Так уж и быть, стисну зубы и потерплю вместе с ними, пока вы будете наказывать их за правду. Ту правду, которая жжет вам глаза намного сильнее, чем вы жжете нас электричеством.
– Дурак ты, Клык, хотя и вождь, вот что я тебе скажу! Наивный лупоглазый дурачок, который так ничего и не понял из того, что я сказал тебе на Гамилькаре, – хохотнул Йорген, внезапно сменив гневный тон на доверительный. – Ты напоминаешь мне шахматную пешку, которая прорвалась на поле противника, изловчилась срубить там крупную фигуру, но в ферзи так и не выбилась. Но чем больше ты метался по доске, стараясь «съесть» еще одну вражескую ладью, коня или слона, тем чаще подставлял под сруб самого себя. И в конце концов допрыгался! Что поделаешь – такова судьба всех пешек. Редко какая из них доживает до конца игры, и ты к таким счастливчикам не относишься.
– Пускай так, – не стал возражать Клык. – Вот только я – пешка – в отличие от вас, ферзя, не перекрасился в цвет вражеской армии и не начал рубить свои фигуры!
– Политические шахматы жизни гораздо сложнее и многограннее тех, в которые мы играем на черно-белой доске черно-белыми фигурами… – Безголовый не оскорбился на адресованный ему упрек. – Один тот факт, что в игре под названием Политика могут участвовать десятки тысяч фигур сотен всевозможных цветов, говорит о том, что в ней очень гибкие и изменчивые правила. И те, кто отказывается им следовать, проигрывает в таких «шахматах» одним из первых. Так, как это случилось с тобой и с Зазубренными Клинками, наотрез отказавшимися вступать в контакт с сайтенами. А ведь они хотят построить на Велунде портал для межзвездных перелетов вовсе не из желания установить здесь свои порядки или заграбастать наши последние ценности.
