– У вас какие-то неприятности? Могу я чем-то помочь?
Женщина подняла на него взгляд, и он внезапно почувствовал странный всплеск в системе, что-то вроде сбоя контура. Что это было? Мгновением позже аналитическая система выдала ответ и обозначила испытываемое ощущение как эмоцию. Женщина была раздражена, а он… он сожалел об этом. Внезапно ее плечи напряглись, и теперь ее поза выражала… что? Подозрение?
– Номер Эйч-Эс-Семнадцать-Би-Сорок-восемь-Икс-Джи-Пять-Ди-Пять, ты будешь отзываться на имя Бишоп. Понял?
Ее голос представлял чудесное сочетание сложных обертонов, и он оставил для себя запись, чтобы проанализировать ее позднее. Но необходимо было ответить на заданный человеком вопрос, что он немедленно и сделал:
– Я понял, доктор Сасаки. Рад с вами познакомиться.
– Я не называла своего имени, – женщина нахмурилась еще сильнее.
– Прошу меня извинить, доктор Сасаки, я прочитал его на вашей именной табличке. Надеюсь, это не проблема? – он снова улыбнулся. Улыбка казалась наиболее подоходящей реакцией в данной ситуации, и он выбрал вариант «обеспокоенная» из имеющихся в базе данных. – Я сделал что-то не так?
Она надолго задумалась, не отрывая пальцев от рабочего экрана, потом покачала головой:
– Нет, Бишоп, все в порядке. Ступай к остальным.
Она указала на дверь в противоположной стене комнаты. Комната была белая и пустая, кроме доктора Сасаки здесь больше никого не было. Доктор Сасаки тоже была одета в белое – в облегающий комбинезон, капюшон которого полностью закрывал ее волосы. Единственными пятнами цвета в окружающей его белизне были черные буквы на табличке с ее именем и выпуклым значком компании «Вейланд-Ютани», ее кожа – янтарного оттенка – и ее глаза, цвет которых в базе данных был представлен как темно-коричневый. Даже ее рабочий планшет, по крайней мере, та сторона, которую он мог видеть, был такого же стерильно-белого цвета, как и все вокруг.
Продолжая анализировать обстановку, Бишоп повернулся и взглянул, куда она показала. Позади него была дверь, а за ней – еще одно помещение.
Вместо того чтобы шагнуть в том направлении, Бишоп наклонил голову и посмотрел вниз, потому что поверхность, на которой он стоял, резонировала по-другому, чем весь пол. Под его ногами был круглый люк, состоящий из двух створок, под которым ощущалась пустота.
– Что это такое, доктор Сасаки? – спросил он и, поняв, что сформулировал вопрос неточно, добавил: – На чем я стою?
– А ты любопытный, – ее голос изменился, и он занес изменения тона в память для дальнейшего анализа. – Это предохранитель. Синтетик твоего типа при активации может проявить признаки… нестабильности. Вероятность подобного очень мала, но она существует.
– Я понимаю, – Бишоп не отрывал глаз от створок. – Люк открывается. Куда он ведет?
– Шахта ведет вниз, к машине, которая разбирает дефектный экземпляр на составные части для повторного использования.
Бишоп стоял над помещением для уничтожения таких, как он.
Он сошел с люка. Это не было сознательным решением, но его процессор – его мозг – отдал приказ в интересах самосохранения. Искусственный орган, отвечающий за циркуляцию гидравлической жидкости в его теле, увеличил скорость потока.
Он не хотел умирать.
– Благодарю вас, доктор Сасаки, – сказал он со всей запрограммированной вежливостью и прошел в соседнюю комнату, слыша, как за его спиной она глубоко вздохнула и дрожащим голосом прошептала фразу на языке, значащимся в базе как японский.
«Мне стоило бы отправить его на переработку».
Он ощутил еще один всплеск эмоции, теперь уже другой.
Печаль.
В соседней комнате сидели четверо синтетиков. Они были одеты в серые комбинезоны с логотипом корпорации «Вейланд-Ютани» на воротнике, и это было их единственное отличие от стоящего перед ними Бишопа, на котором не было ничего, кроме его искусственной кожи.
– Добрый день, – поздоровался он. – Меня зовут Бишоп.
Остальные встали с безупречной синхронностью движений. Они обменялись информацией на недоступной для человеческого уха – но слышимой ему частоте – и один из них сказал:
– Я Рук.
Остальных звали Касл, Кинг и Найт.
– Кто-то здесь любит шахматы[4], – Бишоп улыбнулся, потому что испытываемое им ощущение осознавалось как веселье. За ним последовало беспокойство, поскольку никто из четверых не ответил на его улыбку. Они молча смотрели на него, клинически анализируя и препарируя информацию.
– Нам дали имена, соответствующие названиям шахматных фигур, – произнес Найт. Это был тот же голос, голос Бишопа, но интонации звучали плоско и мертво. – Я не понимаю, почему это должно означать, что кто-то любит шахматы.
– В этом я не могу тебе помочь, – Бишоп продолжал исследовать окружающую обстановку. Комната была белой, как и предыдущая, но здесь отсутствовал предохранительный люк в полу, зато стояли два жестких белых дивана, рассчитанных на троих каждый. На низком столике в середине комнаты
