глаз.
Собственно, все шептанье-то сводилось к одному — жалобам на неблагодарный люд, который не желал продавать Цитадели товары за жалкие гроши. Сия несправедливость бередила торгашескую Койрину душу, лишала его сна и покоя. За долгие годы бытья ларником обережник превратился из некогда толкового целителя в желчного, подозрительного и неуемно жадного барышника. И сейчас всей своей сквалыжной душой он почуял, что мужики приехали требовать более высокой платы за те товары, кои покупала у них Цитадель.
— Нэд! Там к тебе посадники со старостами приехали! Ты гляди, спуску им не давай, — переведя дыхание, затряс узловатым кулаком перед носом удивленного Главы старик.
В покой он ввалился запыхавшийся, трясущийся и оттого какой-то жалкий. Однако сторонними глазами Койра себя не видел и потому продолжал частить обиженным голосом:
— Поди, хотят цены задрать! Да только нет у нас денег, так и скажи! Едва концы с концами сводим. А коли будут напирать, так нам придется тогда за требы плату повысить. Пусть одумаются! Ишь…
Лицо старика плыло гневом, но в глазах при этом отражалась обреченная беспомощность. Понимал он, что посадники и старосты — не бродяги перехожие, их взашей не вытолкаешь, ибо люди за ними стояли, сотни людей, измученных страхом и нищетой.
Глава вздохнул и положил испуганному ларнику руку на плечо:
— Охолонись. Я уж и сам подумывал за требы б
льшую плату брать. Негоже Осененным впроголодь жить и кровь проливать за бесценок.
С этими словами смотритель подтолкнул запыхавшегося креффа к лавке, а сам махнул рукой служке, менявшему в настенных кольцах факелы:
— Поди Матреле передай, чтобы стол к веч
ре накрыла щедрый. Гости к нам высокие да знатные припожаловали. Живке скажи, пускай покои в гостином крыле обустроит. Но поперед всего вели обережнику, что обоз привел, ко мне подняться немедля. И креффов созови! — последнее Нэд крикнул уже в спину бросившемуся исполнять поручения парнишке.
Койра поерзал на лавке, пригладил лысину и сказал:
— Нутром чую, добра от них не ждать…
Нэд едва не выругался: мол, настрекочи еще! Однако сдержался и вздохнул. Не припоминал он, когда последний раз посадники являлись в Цитадель с требами. У них без того дел немало, не до праздных разъездов. А тут, гляди, сколько собралось… Города и веси оставили без догляда и водительства, в путь опасный тронулись.
Пока смотритель Крепости расхаживал туда-сюда по покою и томился недобрыми предчувствиями, за дверью раздались шаги, а через миг створка распахнулась, и на пороге возникли Гляд и Сней — ратоборцы сторожевых троек. Один из Печищ, другой из Любян. Знать, совсем дело плохо, коль сразу двое воев с обозом пришли.
— Мира в дому, — вразнобой поприветствовали обережники Главу.
— Мира в пути. Да заходите, заходите.
И Нэд приобнял каждого из крепких, пропахших потом и дымом мужчин, похлопал их по спинам, радуясь видеть живыми и невредимыми.
— Ну, говорите, что там у посадников на уме? А то как снег на голову…
Сней вздохнул и отер лоб. Светлые глаза воя, обрамленные выгоревшими ресницами, казались на загорелом дочерна лице незрячими, будто бельма:
— Да с бедой они к тебе, Глава. С бедой. Зажирают Ходящие. Возле Печищ малый хутор погрызли, никто не уцелел. Ночами же подходят к городскому тыну, воют, скребутся. Посадские ропщут, говорят — Цитадель дерет три шкуры, детей забирает, а толку нет. Чуть сумерки спускаются, так мороз по коже. Ночь пережил — уже в радость.
Гляд — смуглый мужик лет тридцати, низкорослый и кривоногий — был на несколько лет моложе Снея и сейчас молчал, давая старшему высказаться, однако едва тот смолк, втерся в разговор и поддержал спутника:
— Мы что ни день, то Стаи выслеживаем. Колдуны наузы от упырей плести не успевают. От жары этой старики мрут, да и Ходящие как взбесились. Недавно волколак в ранних сумерках к деревне вышел — девку, что из леса возвращалась с подругами, на глазах у половины деревни загрыз и был таков. Там и крик поднять не успели, а она уж лежит с горлом разорванным. И ведь то не ночь была — светлое время. Люди ропщут, что нет им защиты даже за те немалые деньги, которые платят. Говорят, Цитадель поборы ведет, а на то, что от Ходящих роздыху совсем нет — ей плевать.
Койра вскочил с лавки и затряс сухим кулаком:
— Очумели, клятые! Мы кровь свою за них льем…
— Правы они, — отрубил Сней. — Кровь льем. А толку? Скоро и днем будет страшно нос за околицу высунуть!
