смотрящих, кто удостоился чести общаться с Джабой. История их знакомства могла бы лечь в основу двухтомного роман в духе «Петербургских тайн» Всеволода Крестовского. Пересказывать её сейчас мы не станем. Может, когда-нибудь. Она стоит отдельного описания. Отметим только, что Джаба тогда крепко выручил Ролика, можно сказать, от «стенки» отвёл. А Ролик жил по принципу, который сформулировал знакомец юных лет Моисей Япончик, который любил повторять: «Миша помнит, кто сделал ему радость и кто сделал ему гадость. И каждому воздаёт по делам его».
Поэтому он взял тяжёлую трубку, выслушал человека, которого Гивиевич оставил на связи, пообещав, что тот обратится к одному из криминальных «апостолов» только в случае крайней необходимости, и ответил на просьбу кратко: «Сделаю, что смогу». Потом он задумался. Тщательно вычистив организацию, органы сознательно оставили телефон и человечка, к нему приставленного. Из этого следует, что разыгрывается вариант: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Как умный человек, автор понимал, в какой стране живёт. Мысль, что человек не может в нашем государстве остаться один, ведь кто-либо да будет за ним следить, Ролик впитал с молоком матери. Что из этого следует для Длугого? В принципе, сам факт, что мелкий преступник после отсидки пытается найти кого-то из корешей – товарищей по несчастью, вполне зауряден и особого внимания привлечь не должен бы. Джаба несколько раз просил разных авторитетов помочь в похожих просьбах. Иллюзий, будто грамотные в своём деле граждане из легавой псарни ни сном ни духом не ведают о самом Ролике и его мальчиках, у «бугра» не было. Главное было не привлечь пристального внимания тех, кто обнулил Ивакина. Получалось, что в данном случае компетентные органы особого интереса к выполнению просьбы опального искусствоведа проявить не должны бы. Только после этого Ролен Михайлович поручил Фаддею перезвонить Игорю и назначить время встречи с посланцем учёного.
Когда Ивакина упрятали, мало кто из фартовых знал, куда именно. Длугий знал. Все, кто составлял команду доктора искусствоведения, тоже исчезли в одночасье. То была именно команда – Джаба опередил своё время. Он придумал и создал не обычную банду, но структуру, какие породил «сухой закон» в САСШ или много лет спустя бандитский капитализм в России. Это была ОПГ, включавшая различные подразделения: аналитиков, каждый из которых специализировался на своей теме, будь это банковское дело или тактика оперслужб НКВД; управленцев, в том числе организаторов сети сбыта краденого и ответственных за материальное обеспечение операций, от оружия до транспорта, одежды и средств изменения внешности. Собственно убивцы, по- современному боевики или «солдаты», составляли фундамент пирамиды. При такой организации все деяния «ивакинцев» оказывались удачными и прибыльными, а выйти на след преступников сыскарям почти никогда не удавалось. Каким образом опера всё же сумели одним ударом «закрыть лавочку», Ролик понимал. А удивило его то, что ни один из контактов гуманитария раскручивать не стали, хотя особого труда это не составило бы. У автора осталось впечатление, будто кто-то дал команду нанести точечный удар по выскочке, который слишком уж обогнал своё время, но не трогать обыкновенных уголовников.
Обычно при разгроме преступной группировки органами большая часть её членов ускользает из силков и сетей, прибивается к другим бандам. Из «людей Джабы» ни один не вырвался из лап легавых. Кого-то из мелких сошек потом встречали на ударных стройках пятилетки, но все, кто был «при делах», канули в неизвестность. Так что пахана можно было считать отработанным материалом. Однако Ролена Михайловича не оставляло чувство, что эта история ещё не дописана и Ивакин всплывёт. При каких обстоятельствах такое может произойти и что из «второго пришествия» воспоследует, Длугий даже представить не мог. Однако случись подобное, Ролик предпочитал оказаться на стороне Джабы, ошую или одесную, не важно, лишь бы не на стороне врагов доктора искусствоведения.
Как всякий неформальный лидер, Ролик разбирался в людях не хуже профессора психологии, только терминологию использовал другую. Он мог вынести точное представление о человеке по манере одеваться, походке и позе, манере говорить и жестикулировать. Автор умел сломать собеседника или вознести к небесам надежды, ничего не сказав, только меняя интонацию и темп беседы. Словом, талантами хорошего опера или театрального режиссера криминальный авторитет был наделён в полной мере.
Только взглянув на тощую фигуру в новеньком пальто, из-под которого виднелись отглаженные костюмные брюки, старательно заправленные в приспущенные «гармошкой» голенища сапог, на облезлую ушанку, которую визитёр прятал за спину, самое главное, отметив, как он вошёл, ещё в коридоре изломав фигуру, как говорят актёры, «пристройкой снизу», Ролен Михайлович подумал: «Под рукой у Джабы совсем никого не было, если он поручил дело такому… С другой стороны, и опекуны Ивакина только глянут на «посла» и сразу поймут, что здесь ничего серьёзного и быть не может». Дальнейшее ясно само по себе: недостаток времени, искать кого поумнее некогда. Требовать большой сообразительности от почтового голубя никто не станет. Его задача – долететь и позволить снять с лапки письмо. Хватило тямы не попасть в зубы помоечной кошке – и ладно.
Вдоволь наглядевшись на «пижона», то есть в переводе с французского на нижегородский – голубя, Ролик протянул руку. Витюля догадался и сунул в ладонь маляву, плод своего литературного творчества. Автор пробежал глазами неровные буквы, усмехнулся и кивнул: «Объясняй». В который раз за последние дни Куцый начал пересказывать историю с очкастым интеллигентом. Слушая отрепетированную многократными повторениями речь «казачка посланного», пахан размышлял: начлаг крупно лопухнулся, надо думать, по собственной дури. Джаба верхним чутьём уловил запашок чужой тайны и решил докопаться, где что зарыто. И хрен бы с ним, да принадлежит секрет кому-то из тех деятелей, что под самыми звёздами, причём кремлёвскими, потому безопаснее прикоснуться к оголённому проводу под напряжением сто тысяч вольт, чем к этому веданию. Тут уж буквально, кто умножит знание, тот умножит скорбь. Скорее всего, родные и близкие станут печалиться о безвременно ушедшем человеке, которого, как ту кошку, сгубило любопытство.
Желание Ивакина стать на равную ногу с сильными мира сего всегда пугало пахана и вызывало его осуждение. Ролик не мог понять, что люди, которые для него были только символами, лицами с огромных портретов в газетах и на фасадах зданий, для Джабы были такими же подельниками, как для самого
