перед Москвой оправдываться будешь? Ведь тебе намекнули, баро, я знаю. А, не дай бог, повредит он мне что-либо важное в теле, мои добрые друзья сильно огорчатся. Для тебя, капитан, тронуть меня – самоубийство. Ты на это не пойдёшь. Зачем пугаешь, если ничего сделать не можешь? Нервишки шалят? Так пей бром, понял? Коньяк тоже можно, но в меру.
Начальник тюрьмы кипел от бешенства. Но услышав слово «баро», испугался. Откуда небритый толстячок мог знать это?
Скачков понял, что проиграл. Точнее, с самого начала у него не было ни одного шанса победить Ивакина. Куда шли связи доктора искусствоведения, кто и зачем прикрывал недомерка? Секретно-политический отдел – а он тут каким краем. Разве что на самом верху решили весь преступный мир под свою руку взять, а этого «готферана» генеральным паханом поставить? А что, линии партии на «перековку преступного элемента» не противоречит. Но это дела государственные, а он холодно и беспощадно возненавидел Джабу на личном уровне, и мысль была – что придумать, как опустить грузина с концами, но чисто? Да и перед Москвой оформить так, чтобы спасибо сказали.
И тогда бывший пламенный чекист, а ныне простой тюремщик капитан Скачков доказал, что годы службы в аппарате не прошли для него даром.
– Джаба Гивиевич, – сказал он проникновенно, – вы меня неправильно поняли. Я ведь для чего допытывался о Куцубине, о связях ваших, о работёнке, что ему поручить собрались? Я не в свои дела не лезу, свои бы разгрести. Я подумал, может, чем помочь смогу. И тут, и там, – он показал пальцем вверх, – остались сослуживцы, даже можно так выразиться, друзья.
– Помочь, – протянул Ивакин. – Может быть, гражданин начальник, может быть. Люди должны помогать друг другу, это закон выживания…
Короткие пухлые пальцы пробежались над дерматиновой столешницей, и искусствовед-заключённый, не вставая, протянул пухлую кисть начальнику тюрьмы.
Десятью днями позже, добравшись с пересадками и тремя задержаниями стрелками НКПС «для выяснения» Куцый и Косой Лыцарь запрыгнули в трамвай у Рижского вокзала и покатили к вокзалу Белорусскому. Марьину Рощу пересекали на середине маршрута. Поздний вечер. Пухлые, беременные тучи, свисавшие почти до крыш, трепал пронизывающий, сырой и холодный ветер. Как сумасшедший художник, он заштриховывал дома косыми полосами дождя и снега. Улицы, фасады домов, сугробы – всё было серым, смазанным. От сырого морозца и ветерка ватные штаны и новенькие телогрейки уберегали, но ноги в растоптанных кожимитовых ботинках с летними портянками мёрзли.
Витюля смотрел в заляпанное уличной грязью трамвайное окно и в десятый, наверное, раз обдумывал задание, которое дал ему Ивакин. Такое у него было свойство – больше одной серьёзной проблемы в мозгу не помещалось, крутились только всякие повседневные мыслишки, насчёт поесть, выпить, бабу поиметь.
«Человечек», на которого указал Джаба, должен навести справки о вывезенных из СТОНа вояках и «очкарике» «неофициальным образом по официальным каналам». Полученные сведения он сообщит Куцубину. Своими глазами увидит «математика», тогда доложит связнику, тот скажет, что дальше. Одновременно и про Маркова с Лосем нужно выяснить. То – особая статья.
Одновременно Джаба велел Куцему через «малины» разослать малявы «по тюрьмам и ссылкам», так он выразился, будто словами из душевной песни, поспрошать правильных пассажиров, не проявилась ли где на этапах и пересылках эта троица – Марков, Лось и безымянный очкарик. В полном наборе или россыпью, поодиночке. Это на тот случай, если человечек, чей адрес Куцый выучил наизусть, паче чаяния ничего узнать не сумеет. Потому что снизу иногда удаётся узнать больше, чем сверху.
В памяти вдруг всплыл родной барак, ржущие правильные ребята и худосочный обсосок в круглых очках и постоянно сползающих, на три размера больше ватных штанах. Что-то он произнёс такое, на что в горячке Куцубин не обратил внимания, а сейчас вдруг засвербило в памяти. Витек тогда спросил: «Кто такой?», а обсосок произнёс: «Отец…» Как же он назвался-то? Лыцарь издевательски заорал: «Здравствуй, папочка!» и под гогот шпаны полез с тем хлюпиком обниматься. Стало быть, очкастый был попом. Но какое же имя он назвал? Вроде что-то из Евангелия. Бабка читала, несмотря на запреты, а батя её костерил, мол, всю семью под монастырь подведёт. А получилось, что посадили не бабку, а внука, и не за веру, а за надежду разбогатеть на гоп-стопе. Но как звали сочинителей баек про Христа, Куцый запомнил. Один точно Иван, потом Матвей, Лука, как сосед напротив, злобный лысый человечишка. И… Чёрт, забыл четвёртого. Только попика точно звали не так.
Новенькие робы и железно правильные справки классово близкие отсидельцы получили благодаря Скачкову. Капитан почему-то снабдил Куцего и Косого Лыцаря бумагами, где ни «минус сто», ни даже «минус десять» не значились, и статья была нарисована совсем детская, вроде проезда на крышах товарных вагонов. Так что по стольному граду можно было ходить и ездить, не шарахаясь от каждого «легаша».
За окном побежали знакомые места. Двухэтажные домики. Вон в том жил одноклассник Вова Свищев по кличке Труха, мозг компании. Дед у него был бывший крупный начальник в НКВД, теперь – парализованный пенсионер. Родители работали по дипломатической линии где-то в Южной Америке и благополучно пережили тридцать седьмой и следующие годы. Они и привозили сынку всякое заграничное барахло, чем развили у него безудержную жажду наживы. Он придумывал планы всех грабежей. Вообще у Трухи на всякие пакости мозги работали, дай бог каждому. Никакой вариант зашибить деньгу он не пропускал. Хоть гоп-стоп, хоть девок на Белорусском вокзале «пас», лишь бы ни одна десятка мимо не пролетела.
Трамвай, заскрипев, остановился, и Куцый с Косым Лыцарем выскочили на свою остановку.
К отцу с матерью Витюля не спешил. Чего хорошего, старики сразу начнут охать да втулять, что пора честно жить начинать, на завод или в депо устраиваться. Нет, душа после бараков и холодов просила праздника, а чтобы его почувствовать, надо валить на надёжную «малину». Вот там –
