Чтобы творить, необязательно разрушать себя. Ваша сила — в расплывчатости пейзажа вашего рассудка, в несложенности путей вашей мысли. В вас самом таится нечто, направляющее каждую мысль. Почему же вы ограничиваете их свободу малой частью доступного вам простора?
Вы находите различие между чертежом и уже разбитым садом. Вы вечно готовитесь и говорите себе: «Сейчас я скажу что-то о…» И этим вы ограничиваете свободу своего слова и слушателя заставляете принять ваши ограниченья. И все ради того, чтобы свести урезанные данные в простую, линейную систему понятий. Оглянись, человече! Где ты нашел простоту? Разве первый взгляд на один и тот же пейзаж говорит тебе то же, что второй? Почему же твоя воля столь несгибаема?
Все знаковые системы пронизывает магическое сродство между предметом и подобием, между реальностью и символом. Это явный фундамент языка. В большинстве наречий слово «вещь», или «предмет», происходит от того же корня, что и слово «речь», а то в свою очередь уходит корнями в древнюю волшбу смысла.
Оукс замер в молчании, глядя на стоящего у порога кэпитанской каюты Хесуса Льюиса. Что-то назойливо жужжало под ухом. Оукс не сразу вспомнил, что оставил включенным голопроектор, все еще показывавший аграриум Д-9 изнутри. Да… там же деньсторона в разгаре. Он стукнул по выключателю.
Льюис отошел от двери на шаг и снова остановился, тяжело дыша. Жидкие соломенные волосы его растрепались, черные глаза бегали — привычка, которую Оукс наблюдал у большинства нижсторонников. На остром подбородке Льюиса поверх пореза была прилеплена нашлепка псевдоплоти и еще одна — на узкой переносице. Тонкие губы кривила усмешка.
— Что с тобой?
— Клоны… — нервный вздох, — …взбунтовались.
— А Редут? — Оукса передернуло от ужаса.
— Цел.
Прихрамывая, Льюис добрел до дивана и рухнул плашмя.
— У тебя не найдется немного твоей фирменной? В Редуте ни капли не осталось.
Оукс торопливо шагнул к потайному шкафчику, вынул бутылку терпкого пандоранского вина, откупорил ее и подал Льюису. Тот припал к горлышку и, не переводя дыхания, сделал четыре глотка, оглядывая своего шефа поверх бутылки. Старый кэп, кажется, совсем сдал. Под глазами синие мешки. «Эк его…»
Оукс же воспользовался этими секундами, чтобы собраться. Он был не против услужить Льюису — это создавало полезную иллюзию личной заботы. Очевидно было, что в Редуте случилось нечто ужасное.
— Взбунтовались? — переспросил Оукс, когда Льюис оторвался от бутылки.
— Отбросы из Комнаты ужасов, раненые и прочая шваль, которую нам было не прокормить. С едой совсем труба. Я их всех выставил.
Оукс кивнул. Выбросить клонов за шлюзы Редута значило обречь их на гибель, быструю… если им повезет и они не наткнутся на нервоедов или прядильщика. Тогда им придется туго.
Льюис глотнул еще вина и продолжил:
— Мы не заметили, что окрестности заражены нервоедами.
Оукс задохнулся. Нервоеды пугали его более всех ужасов Пандоры. Живо представились быстрые нитевидные тельца, что вгрызаются в плоть, пожирают нервы, впиваются в глаза, проедают себе дорогу сквозь тело в мозг. Долгая мука пострадавших была хорошо знакома на нижстороне, и рассказы об этом просочились даже на борт. Все живое на Пандоре боялось нервоедов, кроме, кажется, келпа — но у него не было нервов.
— Что случилось потом? — спросил Оукс, отдышавшись.
— Клоны подняли шум, как всегда, когда мы их выставляем. Они же знают, что с ними станется. Пожалуй, мы слишком мало обращали на них внимания. Кто-то вдруг заорал: «Нервоеды!»
— Твои люди, конечно, загерметизировали люки.
— Все было закрыто, пока наблюдатели высматривали гнездо.
— И?..
Льюис уставился на бутылку, которую сжимал в руках, и судорожно вздохнул.
Оукс ждал. Нервоеды, конечно, жуткие твари; им требовалось три-четыре минуты на то, что другие демоны завершали вмиг. Но конечный результат был тем же.
Льюис снова вздохнул, снова отпил вина. Его уже не так трясло — как будто присутствие Оукса убеждало его в том, что он наконец в безопасности.
— Они напали на Редут, — произнес он.
— Нервоеды?
