– Пьеса, – многозначительно отозвался Тобин.
– А что с ней?
– Она никуда не годится, – сказал Езак.
– Не годится? – подхватил Тобин. – Если бы только это! Катастрофа, иначе не назовешь. Диалоги деревянные, персонажи безжизненные, действие плетется, как похоронная процессия. Любая труппа в своем праве либо бросит такой кошмар, либо перепишет.
– Значит, она вам не нравится?
– Не нра… – Тобин побагровел быстрее, чем поспел с репликами. – Мы… я…
– Нет, – пришел на помощь Езак, – она нам не нравится.
– И что вы от меня хотите?
– Воззвать к Хирону! – воскликнул Тобин. – Описать ему положение дел! Скажи, что мы не можем это поставить. Это не наш стиль. – Руководитель подступил ближе. – Наше дело трагедии и комедии. Добродетели и порок. А это больше… Я не знаю, как и назвать. Езак?
– Дикость?
– Еще хуже.
– Хм. Историческая?
– То-то и оно, что более чем историческая. Сказать по правде, это скорее похоже на комментарии или примечания. О Деспотии, обо всем на свете! Пассаж за пассажем, и сплошь объяснения, описания,
– И так без конца, – договорил Езак.
– Именно, – зыркнул на него Тобин и поманил меня к себе. Я не тронулся с места; тогда он пригнул голову и подался ко мне с заговорщицким видом. – Вот что я подумал. Если скажешь Хирону, что нам это не подходит, – ни слова о том, что я тут наговорил, ибо нам понятно, что писака, состряпавший эту вещь, может быть государственным достоянием, да помогут нам Ангелы; скажи вместо этого, что мы опасаемся не уловить должной ноты, поскольку не являемся джанийцами. Что не сумеем отдать этой вещи должное. Или, может быть…
– Он вручил ее в вашем присутствии, – напомнил я, скрестив руки. – Вы слышали, что он сказал. Визирь выбрал пьесу сам. Неужели ты думаешь, что им есть какое-то дело до ее соответствия вашему стилю?
– Я надеюсь, что он уважит желание труппы не ударить в грязь лицом перед падишахом. – Тобин расправил плечи.
– Он сочтет, что вы скулите, ноете и пытаетесь сделать по-своему. И если повезет, пошлет меня к чертовой матери. А если не повезет, то велит выметаться отсюда.
– Я не…
– Послушай, – перебил я. – Мне и самому ясно, что с нами обошлись паскудно. И я знаю, что вам это не по душе. Я иду к Хирону прямо сейчас и, насколько понимаю, могу попросить об одном из двух: либо о дополнительном времени, либо о новой пьесе. С учетом того, что до выступления остались считаные дни, мне не кажется, что будет правильнее просить о совершенно новой вещи, которая может быть даже хуже, или потребует времени на разбор, или то и другое.
Горе Тобина достигло поистине эпического размаха. Я понимал, почему он пошел на сцену.
– Итак, ты говоришь, что даже не попытаешься?
– Я говорю, что добьюсь чего сумею, но не собираюсь просить невозможного.
Тобин развел пары, исполнился мрачности и приготовился спорить дальше, но между нами проворно встал Езак. Я с невольным удовлетворением отметил, что посох обозначился перед физиономией Тобина.
– Тогда мы ограничимся тем, что получится, – проговорил Езак, пристально глядя на брата. – И будем благодарны за это.
Тобин еще немного поворчал, после чего потопал обратно к гостинице. Езак повернулся ко мне.
– Прости за подножку, но Тобин так хотел с тобой поговорить, что стал невыносим.
– Понимаю, – кивнул я.
– Отлично. – Он оглянулся на остальных актеров с посохами. – Что ж, в таком случае я…
– Езак?
– Да?
– «Понимаю» не означает «прощаю». Ты же знаешь это?
– Но…
– Пока обошлось. – Я поднял палец. – Попробуй еще раз полезть на меня с деревяшкой или чем-то другим, и к концу беседы тебе захочется уже не понимания. Ясно?
– Я понял. – Губы Езака сжались в тонкую плотную линию.
