– Ещё.
Полковник взял у меня стакан и, смяв его в руке, сообщил:
– Вода будет, если ты начнёшь хоть что-то говорить!
– Что именно? – Мне пришлось придать голосу максимально возможную замученность.
– Господи, – взвыл Бергер, – ну почему вы, русские, такие тупые?! Тебя, идиота, уже два дня бьют, задавая один и тот же вопрос: какова цель операции твоей группы?!
Я откашлялся, сел более прямо и ответил:
– Слушай сюда, фашист. Сейчас ты дашь мне попить, а когда придет твой «Шпицберген», я сам решу – кому из вас отдать свою невинность.
– Что отдать? – не понял он.
– С кем из вас сотрудничать, олух.
Бергер несильно зарядил мне по ребрам, но взял новый стакан и наполнил его водой.
– На, подавись.
Со вторым стаканом дело пошло намного лучше.
– И закурить, – потребовал я.
Немец прищурился, сплюнул и швырнул мне пачку. Руки были в наручниках, поэтому пачку пришлось поднимать с пола. Бергер дал мне прикурить и отобрал сигареты. Я затянулся и сразу же закашлялся. Докурить успел только до половины, когда дверь в камеру распахнулась, и вошёл Он…
– Майор, слышишь меня? Майор – это я. Нас всех повысили в звании и нацепили по ведру медалей.
– Майор, ты оглох? – продолжал шептать подполковник Карачев. Как же он меня достал за эти сутки!!! Подполковник был командиром штурмовиков ВДВ, которых нам придали (или – им нас придали) вместо морпехов Комарницкого. Барина и его янычар перекинули к морю, в естественную среду обитания, перекинули вместе с попами. А место морпехов заняли доблестные десантники, от поведения которых вне поля боя даже у меня волосы вставали дыбом.
– Майор, твою мать!
– Чего тебе, занудливый друг мой? – не выдержал я.
– А нас точно не заметят?
– Карачев, мама твоя лошадь, – зло зашептал Марся, точнее майор Сунгатов. Медалей Марсе насыпали только половину ведра, но вместо ожидаемого очередного капитана дали внеочередного майора.
– Ещё раз ты подашь голос, – продолжал Марся, – я тебя сам тут закопаю. Задрал уже. Целые сутки ноет. Захлопни пасть, я сказал!
Карачев, насупившись, заткнулся. Обиду подполковника можно было понять: ему приходилось подчиняться мабутяя, салагам и пиджакам. В переводе на нормальный язык это означало, что он – кадровый офицер воздушно-десантных войск, должен был выполнять приказы мобилизованных по случаю войны, не имеющих классического военного образования офицерам-пехотинцам, которые были младше его и по возрасту, и по званию.
– Саня, всё готово, парни на позициях.
– Выдвигаемся. Карачев, ещё раз повторяю: прикинулись ветошью и не отсвечиваете. Если вас заметят – раскатают, как Бог черепаху.
– А вас? – уточнил он.
– А нас не заметят. Вы вступаете в игру только в том случае, если за нами будет хвост. Всё понятно?
– Понятно, понятно, – вяло протянул он.
– Саня, – сплюнул Марся в сторону десантников, – спалимся мы с этими помощничками.
– Не каркай. Пошли.
В чем-то Марсель был прав. Подготовка у десантуры была отвратительная. Из всего штурмового батальона только у старших офицеров был настоящий боевой опыт, про рядовой состав можно было с грустью промолчать: из пятисот рыл личного состава лишь пятнадцать процентов были обстреляны. Остальных пригнали из учебок.
– Чего «не каркай»? – продолжал ворчать Марся. – Они же только в тылу герои. Береты на затылок, тельняшки наружу, лопатки вывернули и пошли. Штурмовики, мать их. По сравнению с парнями Комарницкого эти воины – детский сад, младшая ясельная группа с отставанием в умственном развитии. Ох, Барин, много бы я отдал, чтобы тебя вернули!
– Слушай, заканчивай ты гундеть. Офицеры же у них более-менее.
– Более-менее, – передразнил меня он, – бычьё самодовольное. Ни хрена не умеют, а форсу как у комиссарши.
– Ты Булгакова недавно читал? – Я был поражен литературными познаниями друга.
– Смотрел. У Зямы на компе «Собачье сердце» записано.
Около минуты он шел молча, а потом его снова прорвало:
– Ты вспомни про тех майоров. Майоров, Санек! Они же профессионалы!! А мы их, как детей…
