Все видели, как он возвращался с кладбища, где из сострадания разрешили похоронить эту великую грешницу, видели и то, как он и его приятели, на этот раз уже без могильщика, забрались потом в таверну и обхватили фляжки своими грязными руками, покрытыми могильной землей.
После этого дня его трудно было узнать. Кончились славные странствия, шумные успехи в тавернах, серенады на площадях и гром барабана во время праздничных процессий, – Дьявол не выходил больше из Беникофара и не играл на праздниках. Трудиться? Пусть трудятся дураки. И пусть больше не рассчитывают на него старосты, – чтобы окончательно укрепить свое решение, он отпустил от себя мальчишку барабанщика, присутствие которого стало его раздражать.
Возможно, что в своих пьяных грезах, глядя на раздувшийся живот Пьянчужки, он мечтал, что когда- нибудь толстенький мальчуган, маленький Дьяволенок, будет сопровождать ударами барабанных палочек трепетные переливы его флейты.
Теперь он совсем один. Только для того и суждено было ему повстречаться со счастьем, чтобы после стало еще тяжелее. Для того и узнал он любовь; чтобы после не знать утешения. А ведь он и не подозревал о всех этих вещах до того, как встретил Пьянчужку.
Он так усердно стал пить водку, будто отдавал покойнице дань. Одежда его порвалась и испачкалась, и всюду, куда бы он ни взглянул в своей лачуге, он замечал отсутствие этих ведьминых рук, сухих и острых, как птичьи лапы, которые так нежно, по-матерински заботились о нем.
Словно филин, сидел он в своем логове, пока светило на небе солнце, а после его захода крадучись, как вор, идущий на дело, выбирался из деревни и через отверстие в ограде проникал на кладбище – клочок земли с маленькими холмиками, полузаросшими травой, над которой носились бабочки.
По ночам, когда запоздавшие поденщики возвращались в деревню с мотыгами на плече, они слышали нежную нескончаемую мелодию, которая, казалось, доносилась из могил.
– Дьявол, это ты?
И музыка замолкала от возгласов этих суеверных людей, кричавших, чтобы прогнать страх звуком собственного голоса.
Когда же шаги удалялись и в долине воцарялись молчание и ночные шорохи, снова начинала звучать мелодия, грустная, как плач, как доносящееся издалека рыдание ребенка, зовущего мать, которая никогда к нему не вернется.
Перевод М. Яхонтовой
'De profundis' – 'Из бездны' (лат.). Название католической молитвы.
