Вайра лениво коснулась одного из маленьких бриллиантов своего колье и, прищурившись, через мгновение с легким недовольством покачала головой. Смутные мысли и образы, которые плыли сейчас в усталой голове молодого мужчины, не слишком радовали ее. Отверженная посмотрела на Ллейна, ожидая какого- либо знака, и, встретив ее взгляд, эльф несколько мгновений удерживал его. Затем, так и не сказав ни слова, даже не кивнув, отвернулся.
Вздохнув, женщина опустила глаза, заставив себя смотреть под ноги, чтобы не упасть. Непроницаемость этого существа, которое, к сожалению, неизвестным ей способом было тотально защищено даже от высших форм проникновения и сканирования, была ей очень хорошо знакома. В сущности, они ведь уже очень давно знали друг друга — с самого детства. И Вайра, пожалуй, из людей посторонних, не входящих в друидское Братство, понимала одиночку Ллейна лучше всех. Хотя бы потому, что давным-давно, многие годы назад, оба были единственными детьми в бурлящем проклятиями, очерненном невиданной катастрофой, пронизанном призрачной Смертью, умирающем Сером Лесу, из последних сил борющемся с Черным Поветрием. Выпущенным на волю по вине родителей Вайры, первых из ордена Отверженных, тогда еще не бывшего Орденом, — вместе с остальными старейшинами собравшихся в обособленный, самостоятельный клан и возомнивших себя повелителями сил, тогда еще им неподвластных.
История трагическая, захватывающая и тяжелая, в которой оказались переплетены судьбы совершенно разных существ и в которой погибла среди прочих старшая фламиника друидского Братства, Лина Белен, называемая Светлой... Ллейну тогда было четырнадцать, и десятилетняя девчонка, увидев его впервые, влюбилась без памяти, потому что решила, что встретила Бога, спустившегося на смертную землю, в омраченный лес, чтобы спасти ее от смерти, приникшей холодными губами к сердцу и пившей ее кровь. Смерть действительно отступила, изгнанная светом, что принес с собою юный эльф. Но он оказался таким холодным, недоступным, спрятавшим свое сердце так глубоко, что девочка не сумела пленить его и даже не смогла по-настоящему понять.
В те времена он любил лишь двоих: свою мать и, кажется, своего отца. Но старшая фламиника Братства погибла, спасая Омраченный Лес, вступив в битву с Черным Поветрием. И только прямое вмешательство истинного Божества, светом своим и мощью встретившего Призрачную Смерть, спасло затененные земли.
Да, в леса Хельтавара вступил сам Император Эйрканн. Только что сочетавшийся браком с юной Золой, позже принесшей ему двоих столь прекрасных детей, он сокрушил вызванное Отверженными зло и, призвав Главу Конклава с Хранителем, предал их в руки высшему суду. Результатом которого стало Отвержение.
Но мать светловолосого Ллейна было уже не вернуть: изначально далекая и от Братства, и от обычных людей, она слишком близка была одиночеству, ее душа оказалась слишком тесно слитой с живой природой, — Тейо приняло ее. И юноша-эльф, отстраненный, независимый, погруженный в себя, холодный, остался совсем один.
Он был уже тогда очень умен, — хотя и медлителен, как все юные эльфы, — и Вайра, моложе его на четыре года, часто думала и действовала гораздо быстрее и разумнее его, но ей никогда не удавалось находить решения настолько идеальные и многогранные. Одним своим появлением разрешающие множество вопросов и проблем...
Отверженная вздохнула, глядя на тропинку и слушая, как шуршат под ногами малые веточки и жухлые листья. Ей было грустно. И, возможно, впервые с момента смерти матери и отца, потеряв теперь даже жуткого зануду Хромого, даже бессловесное, неодушевленное, пустое и затягивающее, словно в Бездну, с детства привычное Призрачное Пространство, сотворенное в древности и ставшее доступным за столетие с лишним ее жизни и исследований его, она была столь совершенно одинока, сколь шедший на расстоянии вытянутой руки молчаливый эльф.
А Ллейн, ровно ступающий вперед, по-прежнему молчал, как и все эти годы назад. Он, как и прежде, предпочитал оставаться целостным альтернативе быть любимым. И Вайра уже давно не любила его. Даже когда против воли вспоминала о ночи у тела Лины Велен, в лесу, над которым смыкалась непроглядная, последняя для них Тьма, — о первой и последней ночи, проведенной с ним вдвоем [10].
— Что ж вы сразу не сказали, господин эльф, что вы эльф? — немного сконфуженно поинтересовался Рябой, который, судя по всему, был уже немного пьян. — Да и вы, госпожа Инэльда, могли бы сразу... э-э-э, снять плащ. И представиться. Тогда бы мы говорили по-другому. И у девочки тогда ничего... э-э-э, не замерзло бы.
— Бирс, ты начинаешь пьянеть, — холодно заметил капитан Грант, — думаю, тебе пора спать.
— Слушаюсь, — ответил Рябой, с некоторым трудом поднимаясь на ноги и невзначай опираясь на Гертово плечо. — Во сколько сказать, чтоб завтра будили?
— Ни во сколько. Я решу потом. Иди спи.
— Есть, сэр. Так точно. Уже сплю. Мать-перемать.
Он поклонился, немного качнувшись вперед, и, ухватив руку Герта, подставленную в последний момент, устоял на ногах. Поправил расстегнутый ворот нижней рубахи (доспехи и снаряжение сразу же по приходу в лагерь принял и отнес в его палатку юноша-оружевой [11]), и, довольно четко, словно в строю, развернувшись, вы шел из поляницы. У самого входа посмотрев назад и еще раз помахав даме рукой.
— Он устал, господа, — спокойно объяснил капитан, разливая по оловянным кружкам горячий чай. — Бессменное патрулирование уже шесть дней.
