увидеться с Ханной: из живота по всему ее телу разливался холод.
Около полудня она проснулась и сделала себе завтрак, который не могла съесть. Ичико проводила ее до такси, сама бы она не дошла. Уже в пути она пыталась попросить водителя остановиться, выпустить ее, но будто потеряла дар речи. Словно опять оказалась в католической школе, и ее посылают к директору, самой старой и самой страшной монашке во всем мире.
Она поднялась по лестнице и вошла в кабинет Ханны. Ног она не чувствовала. Она села посередине широкого серого дивана. Сегодня Ханна была в джинсах, мужской белой рубашке и кардигане, в котором поблескивали золотистые нити. Вероника не могла отвести взгляд от золотых переливов.
– У тебя было время подумать? – спросила ее Ханна.
Вероника пожала плечами.
– Я была занята. Не очень много времени трачу на размышления.
– Ладно, начнем с этого. Расскажи мне, чем ты занимаешься.
Сама того не осознавая, Вероника начала рассказывать про Хартманна. Ханна спрашивала ее о деталях. Как он выглядел без одежды? Каким именно был привкус во рту после этого? Казалось, будто ей просто любопытно. Каково ей было, когда его пенис был внутри ее?
– Не знаю, – ответила Вероника. – Ничего особенного не чувствовала.
– В смысле? Он был внутри тебя, а ты этого не чувствовала? Тебе пришлось спрашивать, вошел ли он уже?
Вероника засмеялась, а потом заплакала. Она не поняла, как это произошло. Будто она – это кто-то другой.
– Я не хотела, чтобы он был там, – сказала она. Кто это говорил? – Я не хотела, чтобы он был во мне. Мне хотелось, чтобы он оставил меня в покое. – Все ее тело трясло от всхлипываний. – Это просто нелепо, – сказала она. – Почему я плачу? Что со мной?
Ханна придвинулась к ней поближе и обняла ее. От нее пахло мылом «Дайал». Вероника зарылась лицом в золотистые нити ее свитера, чувствуя мягкость ее груди. Она дала волю слезам и плакала, пока их уже не осталось, пока не почувствовала себя выжатой губкой.
Стоя в очереди, Вероника нервно притопывала ногой. Один из длинноволосых парней позади нее тихим монотонным голосом напевал песню о стрельбе. «Ты же знаешь, я не смог найти свой наркотик», – пел он, кажется, сам того не осознавая.
Веронике нужен был метадон, очень нужен. «И что они только в него добавляют?» – подумала она и остановилась, прежде чем смех снова перешел в кое-что другое.
Она достала из сумки сложенный листок бумаги, на котором был написан номер Ханны.
Вероника зашла внутрь вместе с порывом холодного воздуха и на мгновение остановилась, растирая руки.
– Тут для тебя цветы, – сказала Мелани. Она следила за телефонами, одновременно поглядывая в учебник русского языка. Мелани была новенькой. Она по-прежнему верила в программу Фортунато, в то, что они не гейши, не проститутки, что мужчинам действительно важно, сколько языков они знают и могут ли обсудить с ними критическую теорию постмодернизма. Когда ее смена на телефоне закончится, она отправится на кулинарные курсы или уроки красноречия. Потом, той же ночью, она раздвинет ноги для мужчины, которому есть дело только до цвета ее волос и размера сисек.
– Опять Джерри? – спросила Вероника. Она бросила пальто на диван и сама на него повалилась.
– Не понимаю, что ты имеешь против него. Он милый.
– Я ничего не имею против. Но и за тоже. Он никто.
– Никто с кучей денег, который считает, что мир вращается вокруг тебя. В общем, я записала тебе его на сегодня, с десяти часов.
– На сегодня? – Казалось, стены вокруг нее сжимаются. У нее перехватило дыхание. – Я не могу.
– У тебя встреча, которую ты не занесла в компьютер? – Ичико приобрела для них «Макинтош», и за лето они все компьютеризировали. Девушки сами следили за обновлением своего расписания, и если одна из них лажала, то доставалось всем.
– Нет, я… я болею.
– Он уже оплатил и все такое.
– Перезвони ему. Сделаешь? Мне надо наверх. – Она поковыляла к своей комнате и, не раздеваясь, залезла в кровать, согнулась пополам, прижав подушку к животу. Из окна ей было видно, как на улицу опускается ночь и мимо проезжают машины с включенными фарами. Лиз, ее пухлая серая кошка, забралась к ней на бок и стала мять лапками одеяло, громко мурча.
– Заткнись, прошу тебя, – сказала Вероника.
Лиз была еще одним напоминанием о Фортунато. Она была ее кошкой, хотя Вероника не особо о ней заботилась. Но у Фортунато и Лиз установилась особая связь. Она ходила за ним по квартире, мяукая, а затем забиралась к нему на колени, как только он садился.
Когда Фортунато уехал в Японию, кошка стала единственным, что у Вероники осталось от него. Наконец Лиз устроилась и начала тихо посапывать. Вероника не могла расслабиться и вскоре вся задрожала. Но это была не та дрожь, которая одолевала ее, когда Веронике требовалась доза. Та часть разума молчала. Это было что-то другое. Она задумалась – вдруг это из-за метадона, какая-нибудь странная аллергия? Чем дольше это продолжалось, тем больше она теряла связь с реальностью. Она не могла унять дрожь. Она что, умирает?
Она сняла трубку и набрала номер Ханны.
