Увидев то, что увидел, то, что жаждало стать отныне частью его существования навеки, новый король Серых сделал единственно возможное в его ситуации.
Он упал в обморок.
V
— Устроился как мышь в сыре, — вполголоса произнес Арос Агвилана, глядя на умиротворенную фигуру нового монарха. Джеремия Тодтманн, скрестив на груди руки, лежал на диване весьма замысловатого фасона, но сильно потрепанном, под головой у него была подушка.
— Он выглядит таким живым, что я почти хочу его коснуться — проснется ли?
Арос перевел взгляд на женщину, стоявшую у другого края дивана.
— Он проснется, Каллистра, и не желаю я пока что этого. Пусть отдыхает наш король, пока он не решит проснуться сам.
Каллистра надулась. Это было хорошо сделано — его школа.
— Я знаю тебя, как свои пять пальцев, дорогая, — продолжал Арос. — И я боюсь, что ты не вложила сердца в свою работу.
— Я хочу получить от жизни все, Арос. То, что мы с ним делаем… оправдывает ли цель средства?
Их взгляды встретились над безжизненным телом венценосной особы. За исключением пространства, занимаемого ими тремя, все помещение клуба было погружено в тень. Это не были Серые — просто темнота, которую решил на время впустить Арос Агвилана. Остальным Серым придется подождать. В конце концов, всему свое время.
— Каллистра, ты хочешь видеть солнце, подставлять лицо ветру, петь песни под дождем? Ты хочешь уснуть и видеть сны, быть может? — Глаза его сверкнули ледяным холодом. —
Каллистра протянула руку, но не стала касаться Джеремии. Она посмотрела на его безмятежное лицо, перевела взгляд на мерно вздымавшуюся грудь.
— Этого, и не только этого.
— В таком случае ты должна заставить его поверить в тебя так, чтобы для него не было жизни без тебя. Ты должна заставить его поверить, что ты и есть сама жизнь.
— Поверь лишь очень сильно, и невозможное возможно станет, — прошептала Каллистра с надеждой в голосе. Сказать, что она вся светилась, значило бы дать буквальное описание.
— Да… — Долговязая тень начала отступать в темноту. — Жизнь, моя дорогая, такова, какой делает ее король. Помни об этом.
Каллистра кивнула. Она встала возле дивана так, чтобы новый монарх, когда проснется, прежде всего увидел ее лицо. Неспособная уставать, она могла стоять так бесконечно Долго, пока он ее не заметит. Это было одно из очень немногих преимуществ — если можно их так назвать, — которыми обладали Серые.
— Вера, Каллистра, — донесся до ее слуха из тьмы голос Ароса. — Вера двигает горами.
Скрестив руки на груди, Каллистра, не сводя глаз с умиротворенного лица Джеремии, снова кивнула.
— Но не Серыми, — шепнула она.
Какая-то часть существа Джеремии Тодтманна желала проснуться, другая — не желала. Он слышал гул голосов, но не сознавал, что они говорили. Мозг будто был закрыт тяжелым занавесом, и Джеремия пытался его отодвинуть, и занавес поддавался, но очень туго.
Наконец Джеремии удалось открыть глаза, и они тут же наполнились чудным образом испуганного, но заботливого лица Каллистры, склонившегося над ним. Он подумал, сколько это она так над ним нависает.
— Оправился ли ты?
— Что со мной было?
— Ты рухнул ниц, без чувств, поскольку Арос… — начала она.
— Если ты снова собираешься изъясняться стихами, лучше замолчи.
Он вздрогнул от острой боли в правом виске. Джеремия принялся тереть висок ладонью, потом заметил, что Каллистра молчит. Когда он снова посмотрел на нее, то увидел, что она насупилась, точно капризный ребенок. Тодтманн пожалел о своих словах.
— Извини. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Просто боюсь, что, учитывая мое состояние, я не смогу понять тебя. Понимаю, я могу показаться тебе назойливым, и все же — почему ты так говоришь?
— Мои слова — лишь тень от слов людских… — Увидев, как исказила гримаса лицо Джеремии, Каллистра осеклась, потом добавила: — От старых привычек трудно избавиться.
