Король серых

Каллистра поставила бокал на стол и изумленно воззрилась на обезьяноподобного. Он перестал моргать и в свою очередь уставился на нее.

— Что такое ты несешь?

— То, что ты думаешь. То, чего я боюсь.

Каллистра впервые обратила внимание, что облик его стал более отчетливым. В нем уже не было той смазанности, незавершенности.

— Ты говорил с ним?.. С Джеремией?

Обезьяноподобный призрак горделиво расправил плечи:

— Мое имя Отто.

«Он дал имя! Джеремия дал имя!»

Для призраков не было ничего ценнее имени. Оно — более, чем что-либо другое — позволяло осознать себя в качестве уникального явления. Имя давало призраку шанс стать чем-то большим, нежели просто игра воображения спящего или бодрствующего Человечества.

— Еще он создал волка. Тот был счастлив.

— Но Арос не хотел, чтобы он обнаружил в себе этот дар! Малое знание таит в себе опасность!

Долговязый призрак утверждал, что это в интересах самого Джеремии. А кто мог знать лучше Ароса? Он говорил ей, что, когда придет время, он откроет новому королю все тайны его дарования. Всему свое время — так говорил Арос Агвилана.

— Всякое случается. Люди меняются. Серые меняются еще чаще. Каллистра, это сильнее нас всех, сильнее Ароса.

Вокруг них продолжали танцевать тени, притворяясь живыми, но Каллистра уже не замечала их.

— Зачем ты здесь?

Глаза его, моргнул и раз-другой и снова уставились на нее.

— Зачем все мы здесь? Мне он нравится, Каллистра. Мне нравится наш новый король.

Не спуская глаз с обезьяноподобного, Каллистра откинулась на спинку стула; ей все явственнее были видны те изменения, которые произошли в нем благодаря Джеремии.

— Мне тоже, Отто. Мне тоже.

— Но Ароса я тоже люблю.

— Разумеется.

Отто кивнул:

— Я хотел, чтобы ты знала.

В следующее мгновение его уже не было.

Каллистра обхватила бокал ладонями, но пить не стала. «Что бы все это значило?» — думала она, не замечая, что в этот момент мысли ее очень похожи на мысли живых людей.

А потом в ней шевельнулось сомнение: действительно ли она хочет это знать?

VIII

Среди бейсбольных стадионов мира пальма первенства, бесспорно, принадлежит знаменитому «Ригли-филд». Нет, он не самый старый, но в нем ощущается подлинная приверженность традициям, и в этом смысле ему нет равного. «Ригли-филд» — это отдельная страница в американской истории начала века. Здесь все, начиная со старомодного табло, на котором счет ведется вручную, и кончая поросшим плющом ограждением аутфилда,[7] проникнуто духом бейсбола.

Джеремия Тодтманн был на «Ригли-филд» всего раз или два, но тысячи раз смотрел трансляции бейсбольных матчей по телевидению. Здесь по- прежнему играли «Чикаго кабс» — команда с историей еще более почетной, нежели само поле, на котором она выступала. И пусть порой игра команды оставляла желать лучшего, но сердца жителей Чикаго безоговорочно принадлежали этому клубу и стадиону «Ригли-филд»… за исключением, пожалуй, Южной стороны, где отдавали предпочтение «Уайт сокс», клубу-конкуренту. Впрочем, Чикаго большой город, в нем есть болельщики как той, так и другой команды, но «Чикаго кабс» для Джеремии Тодтманна были чем-то вроде первой любви.

Сезон уже закончился, болельщики ждали следующего, но, видимо, часть игроков не захотела расставаться с бейсболом. Однако в игре, на которую Арос пригласил Джеремию в тот день, было что-то странное.

Тинкерс, Эверс и Чанс играли инфилдеров[8] и занимали свои обычные позиции. Отбивать готовился Хэк Уилсон; вторым бэттером[9] был Роджерс Хорнсби. На месте кэтчера[10] располагался Габби Хартнет. В аутфилде застыл Эрни Бэнкс; на губах его блуждала улыбка. На первой базе наготове стоял Райн Сэндберг. Из дагаута