Отиг лежал в откате. Рус стоял рядом с ним и, пожалуй, единственный… точнее, на пару с недоумевающим Леоном… не принимал участия в общем восторге. Его ноздри трепетали, грудь шумно дышала, пытаясь набрать больше воздуха, губы оголили белые, совсем не длинные клыки, что не делало его менее похожим на зверя. Вдруг он резко повернулся к Леону, обдав друга взором, в котором сквозило раздраженное непонимание.
– Зачем весь этот балаган? – прошипел он сквозь зубы.
– Я не понимаю тебя, Русчик, – честно признался Леон. – Эндогорцы всегда славились отвлекающими маневрами. Привлекли внимание всех защитников ровным строем, сымитировали атаку, а в это время закинули голема. Да они просто на прочность проверяли! Разведка боем. Никто не знает пределов крепости местных сооружений, вот они и проверяли.
– Две тысячи воинов, пять десятков магов, среди которых целый Великий магистр. Не слишком жирно для разведки? Ты прекрасно знаешь, сколько стоит участие магистра в кампании – целое состояние!..
– Но и возможный трофей – Кальварион! – не согласился Леон. – Оно того стоит. Но сейчас эндогорский царь в затруднительном положении. А так ему и надо! Уж орден растрясет его казну…
– А Кальварион и сам не подарок, укреплен едва ли хуже этой стены – слишком дорогая разведка. Хоть убей меня, Леон, но мне вся эта якобы битва напоминает балаган. Жертв почти нет. Помнишь, как ваши големы действовали при Баламборе? Гораздо шустрее, от них было не убежать. А этот словно боялся кого-то задеть… Леон! – Лицо Руса просветлело, словно он только что познал абсолютную истину. – Эндогория – в горах?
– Разумеется!
– Так у них скалолазы имеются!.. Бегом! Я в левую вратную башню, ты в правую. Будь готов встретиться с воинами-магами. Долго объяснять, – крикнул он уже на бегу. Друг мгновенно поверил и на ходу, по примеру Русчика, «надел» шлем и материализовал в руке меч.
Рус успел в самый последний момент. Богиня удачи снова одарила его своей улыбкой. Возле штурвала он застал двоих тирских воинов, один из которых, уже надавив на неприметные камни в нарочито небрежной кладке, чем внутреннее убранство привратных мини-башен резко отличалось от остальных каганских сооружений, уверенно вращал «штурвал», а второй охранял всегда открытый вход. Увернувшись от охранника, Рус бросил во второго «каменную сеть». Полыхнула защита, лже-тиренец вынужденно оторвался от работы, обернулся, и вдруг все на мгновение замерли, почувствовав, как дрогнула левая створка ворот. Взвыли Русовы Духи, и все смешалось… а через три удара сердца «охранник» лежал обугленный, с наполовину отрезанной головой, а «штурвальный» висел, пришпиленный-придавленный к стене «каменной сетью». Его кости потрескивали, и он, кажется, не мог дышать. Рус бросился к «штурвалу» и завертел его в противоположную сторону, со страхом прислушиваясь, не дрогнет ли правая створка. Левая, которая успела выдвинуться наружу на половину своей толщины, чуть помешкав, медленно пошла назад. Если бы не великолепная звукоизоляция, то пасынок Френома услышал бы разочарованно-яростный рев, пронесшийся над эндогорской армией.
Стараясь не терять времени, Рус развеял структуру «сети», прикоснулся к голове человека, свалившегося буквально как мешок с костями, усыпил его Духом жизни с наказом «подлечить» и рванул к Леону. Чувство опасности за друга молчало, но Рус давно убедился, что иногда оно могло обмануть или возникнуть слишком поздно. Уже подбегая к правой «башенке», он услышал сигнал рога «Тревога! К оружию!», доносившийся непонятно откуда.
– Это я, Леон! – крикнул Рус перед входом и вбежал в помещение. Друг, тяжело дыша, сквозь прорубленную кольчугу зажимал себе глубокую рану на левой руке. У его ног лежал убитый тиренец. Точнее, типичный эндогорец с вытянутым щекастым лицом оттенком светлее, чем у тиренцев и тем более месхитинцев. В общем, худой Отиг.
– Где второй? – сразу спросил Рус, впуская в друга Духа жизни.
– Он был один, – пожал плечами Леон, коротким кивком поблагодарив Русчика за лечение.
– Ладно, больше никто не сунется.
Ближе к полудню, разыскав координаты Западной заставы, в сопровождении двух телохранителей-этрусков прибыла Гелиния, недавно выучившая структуру «зыбучей ямы». Учинила отцу настоящий разнос. Хвала богам, не при всех – хватило ума укрыться в штабе. Пиренгул оправдывался, как мальчишка (больше играя, поддерживая в дочери уверенность полновластной княгини), и сердце его пело от счастья – хорошую дочь воспитал, настоящую правительницу! Согласился отселиться из города – как только, так сразу: «Обязательно, Гелингин, что я, не понимаю? Два государя – не дело. Отиг построит тоннель, и я сразу шатер в Альвадисе поставлю. Непременно мать заберу! Ну, не сердишься, доча?» Разумеется, «доча» не сердилась. К мужу из принципа не подошла и отворачивалась, когда он пытался заговорить. Рус плюнул и отстал.
Гелиния поднималась на стену, говорила через «громовую раковину» – панцирь моллюска с простенькой структурой Ревущих, – в ответ армия четко, сохраняя ровные ряды, развернулась и неспешным маршем удалилась. Никто из командиров к ней не вышел, словно она была противно жужжащей мошкой, а не княгиней. Сказать, что это обидело Гелинию, – оскорбить истину: она просто рассвирепела. Только отец смог ее угомонить, а не Рус: жена упорно «не замечала» мужа.
После отбытия Гелинии Пиренгул, очнувшийся Отиг, Леон, этрусский полковник Ратмир и Рус собрались на втором ярусе штаба. Пили вино и подводили итоги.
– Ферапонт еще ответит! – горячился подвыпивший князь. – Не выйти к Гелингин, когда она звала, – оскорбление! – Все понимали, что во втором предложении речь шла о безымянном командующем эндогорским корпусом, а не о вышеназванном царе Эндогории.
