проследил за реакцией Руса. На его лице не дрогнул ни один мускул, но Адыгей каким-то образом понял, что больше «ночного князя» не существует: «ночь» ушла окончательно… так же, как от него самого. – Поэтому я и даю самое долгое – полгода до признания. Могу поспорить!
– Ишь ты! А давай, ради интереса!.. – Рус весело подмигнул и сразу посерьезнел. – Нет, Адыгей, прав ты. Скоро там банк заработает, это все ускорит. Ладно, пора спать расходиться. Завтра в Рению[4] пойдешь…
Смышленый Адыгей сразу догадался и о следующих трех маршрутах: Кафария – к последнему альганскому пятну, Гроппонт и снова в Гирикан, только на север, к границе с варварами племен Понгов и Струров, – к Гроппонтскому и Проклятому каганским пятнам. Рус зачем-то хотел расположить свои банки неподалеку от новых государств, которые во всех шести пятнах уже появились или в скором времени возникнут. Эндогорское пятно, для Адыгея почти родное, не считается: в нем Рус обосновался ранее.
Хитрый тиренец угадал ровно на одну треть: он действительно посетил Кафарскую Горгону, но после отправился по богатым столицам центральных стран ойкумены: той же Кафарии, Месхитии, Галатии, Фракии и тройке других. «Наконец-то я в денежных местах побывал, – восторгался прагматичный степняк, – богато живут! И это они еще жалуются на взлет цен после бегства рабов?! Вот кого обмануть не грех! Простите, Предки и Сильнейший!» Бывшие каганские пятна в то время Руса не заинтересовали, и сообразительный Адыгей предположил: «Князю, видят боги, и Кальвариона – вотчины его супружницы – до судорог в щиколотках хватает», – и в общем-то он был прав.
«Степняк-южанин» у Адыгея было на лице написано, но никто не удивлялся тому, что он служит северянину-кушингу. Кушинарские купцы «гремели» по всей ойкумене: в редких странах не ступала нога этого пронырливого народа, по слухам – невероятно богатого. Поучиться торговому делу у них мечтали многие начинающие купцы и во всех странах молодому Адыгею завидовали. Разве только в Месхитополе произошел один казус.
– Значит, ты, уважаемый, тиренец, но служишь кушинарскому Торговому Дому? – с подозрительным прищуром уточнил хозяин одноэтажного дома с подвалом.
Мужчина средних лет типично месхитинской смуглой внешности оказался неудачливым купцом. На чем-то погорел и теперь вынужден был распродавать все, что у него имелось. Конкретно этот домик, его первую собственность, где прошли его лучшие годы, он старался сохранить себе как память и как талисман для привлечения удачи. И надо же! Капризная богиня (хвала тебе, безымянная!) в первую же декаду после начала распродажи имущества слышит его – появляется незнакомый парень и предлагает выгодную аренду. Только…
– Да, уважаемый, – как можно степенней ответил Адыгей, – один кушинарский купец привез в Далор войско этрусков, и я к нему напросился. Давно мечтал поучиться торговому делу.
– Поучиться у кушингов… – Хозяин словно вторил ему и вдруг взорвался: – А знаешь ли ты, что я продаю все, что нажил за всю свою честную жизнь, именно благодаря купцу-кушингу! Да чтоб Тартар добрался до него еще живого!
Покрасневший месхитинец в сердцах потрясал руками, а спокойный тиренец скрытно зажал в ладони метательный нож и незаметно просчитывал пути бегства. Но весь его облик выражал только искреннее сочувствие к обманутому человеку.
Давно, более двух лет назад это произошло, через месяц после «Ссоры богов». Коварный кушинг убедил тогда честного месхитинца купить по дешевке партию рабов, которую хотел отправить в Кушинар, но Звездные тропы перестали работать. Месхитинец поверил.
– Ты бы видел тех дев, тиренец! – воскликнул купец, и его глаза на мгновение заволокло поволокой. – В гаремы северных варваров предназначались. И Звездные тропы окупились бы, я поверил.
– Он наверняка торопился, – нейтрально произнес Адыгей, не понимая, в какую сторону повернется гнев хозяина. – Кушинги очень трепетно относятся к обороту денег.
– Вот! Вот, уважаемый! Точно так он мне и сказал! Убедил, что я могу их, не торопясь, по морю доставить.
– Так в чем обман, уважаемый? – осторожно поинтересовался тиренец, с облегчением замечая, как остывает накал месхитинца.
– А то ты не понял?! Сбежали все девы буквально через пару декад! Кстати, здесь, в этом доме сидели. – Хозяин оглянул обстановку, и Адыгей уловил в его взоре нечто большее, чем сожаление о потерянных деньгах. «Ого! А он наверняка женат, а девы на то и девы, чтобы ими же и оставаться перед продажей. Любил поиграть, хозяин? Тогда ты сам был рад обмануться, кушинг ни при чем».
– Так кто бы мог знать… – начал было говорить Адыгей, но купец его бесцеремонно перебил:
– Он знал точно! Я в этом уверен и сейчас тебе докажу. – С этими словами хозяин дома забежал в соседнюю комнату. Адыгей, звеняще-расслабленно, готовый к чему угодно, даже, как ему показалось, уйти от стрелы, как это легко проделывал Рус, прождал десять ударов сердца, а увидел то, чего не ожидал встретить ни при каких обстоятельствах: пергаментный свиток, перевитый красным шелковым шнурком с тремя кисточками, сшитыми в виде лилии, – обычно так оформлялись поэмы.
– Смотри, уважаемый тиренец, – быстро говорил хозяин, раскручивая свиток, – это модная поэма Агриппы «Приключения…», точно не помню, но про этрусского принца. Жена обожает такие истории. Нашел. Читай. – И тут же переменил решение, бестактно указывая на возможную неграмотность варвара-тиренца: – Нет, сам прочту: «И попросил Рус своего приемного отца, великого Френома, бога всех этрусков, распространить свою Волю на всю Гею; Волю свободолюбия, Волю силы…» Понятно, тиренец? – Прочитав текст, месхитинец успокоился, как после молитвы, а спросил с открытой усмешкой, наверняка ожидая ответа, что ни дарка не ясно.
