отчаянная безысходность.
Рахмангул принял от помощника «разговорную» раковину и над большой, забитой людьми площадью, коих наследник, привыкший оценивать неприятельское войско, насчитал примерно сто тысяч «легковооруженных бездоспешных, позорно прикрывшихся бабами с ребятишками», прогремел голос:
– Тиренцы, воины! Что с вами? Вы – присягавшие моему отцу, бившие месхитинцев, галатинцев, фракийцев, гроппонтцев! Не говоря о жалких эндогорцах, что с вами? Подумаешь, декаду нет купцов! И что? Вы, подданные великого Пиренгула, уже растерялись?! – На самом деле только сегодня до простонародья дошел слух, что порты блокированы; потому и вышел народ, справедливо беспокоясь о самом важном – о животе.
Неорганизованная толпа напряженно затихла. Словно легкие пташки, ищущие крупного вожака, над народом запорхали шепотки разной степени тревожности, и вдруг один из них обрел полный голос:
– Ты, Рахмангул, нам песни не пой! – Громкостью и твердостью голос не уступил речи наследника. Толпа, ахнув от неожиданности, расступилась, и в первый ряд вышел сильно пожилой, но крепкий телом шаман без единого седого волоса. Его голос усиливался посредством навершия резного посоха. – Пора явиться Пиренгулу – ему мы присягали, и он нам обещал лучшие тирские пастбища, лишь бы мы остались! А что получилось? Предки недовольны, боги злятся. Текущие своим старанием оставили в степи только с десяток кочевий из наиболее упертых. – Последнее он произнес с эдаким простоватым сарказмом, который особо подкупает толпу. Раздались многочисленные смешки, и все – личность лидера определилась окончательно. – Мы ждем князя! Так и передай отцу.
– Да кто ты такой!!! – заорал несдержанный наследник. В бою – да, само хладнокровие, но нынешнее событие он оценил как бунт и пересиливал ярость исключительно благодаря отцовским призывам к спокойствию, доносящимся из амулета «эфирного разговора». Князь уже организовывал доставку продовольствия с помощью «ям» и обещал отправить усиленный обоз из Кальвариона. Задачу сыну поставил одну: удержать народ в Тире, не дать уйти в пятно.
– Я – избранный Предками, зовут меня Охтангул. – Здесь он выдержал гордую паузу и продолжил вроде как безразлично: – А мой род ни о чем тебе не скажет. Как-то не повезло мне с предками. – Шаман позволил себе усмехнуться. – Не из шахнидов я и к сарматам отношения не имею. В отличие от тебя, Рахмангул! Где твой отец, где князь, которому мы присягали и который много меда из уст своих лил, лишь бы не пошли за большинством народа! Лишь бы остались здесь. Шатер этот каменный охранять, наверное. – Охтангул так потешно выкинул руку в сторону княжеского дворца, что толпа не выдержала – грохнула в идиотском смехе.
– Т-ты… т-ты… ишач… – Рахмангул задыхался от ярости. Красные глаза полезли из орбит, изо рта потекла пена. Вырвав саблю из ножен, он попытался проломиться сквозь четверку охраны – крепких молодых людей, которые с видимым напряжением сдерживали воинственные порывы своего будущего сюзерена.
Ситуация замерла в недолгом равновесии: качнется влево – толпа полезет штурмовать дворец, в надежде на несметные запасы пищи, которой не было; качнется вправо – посмеется и разойдется ждать еще немного; качнется вперед – побежит в пятно, наплевав на все обещания. Создавалось впечатление, будто равновесие держалось с помощью гигантской юлы: вращаясь, она плотно стояла на месте, невзирая на тонкость опоры; потеряла запал – зашаталась. И колебания ее становились все опасней и опасней.
Как часто бывает в приключенческих книжках, «на пике страстей» случилось событие, нежданное ни одной, ни другой стороной: перед первым рядом толпы, напротив возмущенного шамана появилась «зыбучая яма» из которой выскочил Рус, лицом – известный малому числу тиренцев, по слухам – всем. По тому, как рефлекторно отпрянул Охтангул, можно было понять, что он входил в число тех, что знал Пиренгулова зятя в лицо.
– Охтангул! – Рус, широко улыбаясь звериной улыбкой, раскинул руки, словно пытался обнять любимого шамана. Шаман отшатнулся вместе с частью завороженной русовским оскалом толпы. – Со времен Баланборской битвы не виделись! Как ты там, старый товарищ? – Говоря, Рус делал вид, что желает приблизиться к «боевому другу», который явно не знал, что делать: вцепился в посох до побледнения костяшек и, прищурившись, шептал призывы. – Кстати, привет тебе от старца Барангула. Надеюсь, помнишь еще своего бывшего начальника? – Произнося два последних предложения, Рус убрал звериную ухмылку.
Шаман замер, закрыл глаза и надолго задумался. Наконец руки на посохе расслабились, взор открылся, и он выдал речь, как и прежние, усиленную «повелением Предков»:
– Барангул был не только моим начальником в сражениях, но и моим наставником. Он был моим учителем, вольные тиренцы! Все услышали, народ?
Толпа одобрительно и одновременно взволнованно загомонила.
– Ты что творишь, уважаемый? – прошептал Рус. – Бунтовать решился?
– Какой же это бунт? – тихо ответил ему шаман. – Я, наоборот, пытаюсь направить возмущение народа в правильное русло.
– Это какое же? – язвительно поинтересовался Рус, статер назад оторванный «звонком» Гелинии от устройства очередного ирригационного шедевра. Андрей, облегченно вздохнув, отправился в Кальварион, а муж, предварительно слетав в потоках Силы на разведку, «ямой» пришел в Эолгул.
Вкратце жена его проинформировала, что страна на грани голода и что готовятся «ямы» в Эолгул, в рынок Молочников, что в купеческом районе. «Там легче отсечь толпу», – с отцовских слов пояснила его благоверная. По тем «ямам» скинут продовольствие, насколько у магов хватит каналов. Оценив
