ведущему на восточный берег Маймы.
В послание Дорона до сих пор не верилось. И дело было не в том, что предполагаемое место работы располагалось на Острове. В конце концов, почему бы и нет? Немало проектов сосредоточено именно там, ведь именно у тамошних жителей водились на них деньги. Нет, причина заключалась в личности работодателя. Итай Брик был очень известным художником, гордостью нашего города. Его картины выставлялись на самых престижных выставках, а заказы он получал от самых что ни на есть знатных клиентов, по слухам, даже от самого короля.
При чем же тут архитектор, спросите вы? Все дело в том, что Итай Брик был не просто художником, он был Оманом. Оман — это художник, дар которого настолько силен, что носит магический характер. Его работы в некотором смысле оживают, приобретая объем, осязаемость, даже запах. Конкретно в случае Брика речь шла о пейзажах, и в его картины можно было в буквальном смысле слова шагнуть. В результате человек оказывался в своего рода комнате, где все вокруг выглядело и ощущалось точно так, как на картине. Ветер покачивал ветви деревьев, цветы по-настоящему благоухали, а капли дождя, по слухам, оставляли влажный след на подставленном лице.
Для некоторых оманов подобное было редкостью, характеризующей лишь самые удачные из работ. Но в случае Брика этим магическим свойством обладало абсолютное большинство картин, независимо от того, были ли они нарисованы на стенах в домах его клиентов или же на полотнах, выставлявшихся на выставках.
Подобные работы были не только картинами, но и словно бы небольшими комнатками или садами. А потому они нуждались в планировке, точном расчете пропорций, в схеме, которая учитывала бы как план художника, так и размеры полотна или помещения, на стене которого предстояло появиться произведению искусства. В противном случае существовал риск, что человек, вошедший в картину, вынужден будет, например, стоять пригнувшись, дабы не упереться головой (а то и плечами) в плывущие по небу облака. Именно по этой причине оманы, как правило, работали в паре с архитекторами. В такой паре первую скрипку, бесспорно, играл художник, архитектор же был скорее своеобразным квалифицированным помощником, нередко выполнявшим дополнительные поручения и всегда остававшимся на вторых ролях. Но вторая роль там, где первую играет оман, — это тоже весьма почетно. А самое главное в моем случае — это была работа, и работа по специальности. Не секретарем и не подмастерьем (а я от безысходности была уже готова на все что угодно), а именно архитектором.
Правда, обнадеживаться слишком сильно я не торопилась. Хоть Дорон и порекомендовал меня художнику (за что я была безмерно ему благодарна), на работу меня тот еще не взял. Да и, скорее всего, не возьмет. Просто он еще меня не видел.
Дом, в котором проживал художник, был одноэтажный, с покатой крышей, внутри наверняка светлый благодаря размеру и расположению окон. Как архитектор я бы оценила его на четверку с плюсом. С точки зрения эстетики не придерешься. В плане качества постройки — скажем так, не на века. Но и не из хлипких, что начинают разваливаться при первом проливном дожде. Полагаю, лет десять еще постоит без особых проблем.
Поднявшись по ведущим на порог ступенькам, постучала в дверь орехового цвета. Постаралась унять дрожь. В конце концов, не в первый раз мне отказывают от места. Зато, если повезет, успею бесплатно взглянуть на работы гения. Может быть, даже на наброски или незаконченные картины: наблюдать за процессом еще интереснее.
Я ожидала, что меня встретит служанка, но нет, дверь открыл, судя по всему, сам хозяин дома. Во всяком случае, стоявший передо мной мужчина наводил на мысль о человеке искусства. Нет, на нем вовсе не было классического берета или огромного банта. Зато бежевая рубашка с широким воротником, надетая навыпуск, была действительно характерна для представителей этой профессии, тем более в сочетании с фиолетовым пятном на рукаве, явно оставленным краской в процессе работы. Некоторую небрежность образа довершали взъерошенные волосы. Точно художник. Человек немного не от мира сего, которому во время рисования становится ни до чего. Уж точно не до подобной ерунды, как причесывание, пусть даже и пятерней.
Впрочем, такую внешность трудно испортить. Высокий худой брюнет с красивым лицом. Прямой нос, изогнутая линия угольно-черных бровей, узкий подбородок, высокие скулы. Темно-карие глаза чуть-чуть навыкате. Это его не портило, скорее, придавало лицу выразительности. Кожа не бледная, но и не слишком смуглая. И еще мне бросились в глаза длинные пальцы с ногтями миндалевидной формы. Такие пальцы как раз и ожидаешь увидеть либо у музыканта, либо у человека, занимающегося изобразительным искусством.
— Добрый день! — поздоровалась я, силясь унять напряжение. — Я по поводу работы, Дорон Горен сказал, что я могу к вам прийти…
На какой-то миг мне показалось, что хозяин дома так и не соберется раскрыть рот; сама же я понятия не имела, что говорить дальше вот так, на пороге. Но пару томительных секунд спустя брюнет бросил: «Проходи» — и сам подал мне пример, зашагав куда-то вглубь дома. Дверь я закрыла сама и поспешила за ним следом.
Действительно хорошая планировка. Прихожая, плавно переходящая в одну из жилых комнат, высокие потолки, местами — узкие ниши в стенах, и свет действительно отлично проникает через широкие окна. Занавесок на некоторых не было вовсе, на других они были отдернуты и почти не привлекали внимания, но все это смотрелось весьма органично, учитывая общее убранство помещений. Уютно, но без излишков мебели. Просторно, аккуратно, стильно.
Миновав две комнаты, мы свернули направо и оказались в помещении, оборудованном как своего рода кабинет. Почему «своего рода»? Здесь не было ни бланков, ни конвертов, наводящих на мысль о деловой переписке. Даже запасных чернильниц и гусиных перьев. Отсутствовала и мебель, предназначенная для хранения подобных вещей, вроде бюро или секретера. Просто стол, пара стульев и пара кресел (одно из них — у камина) да
