Разумеется, я не могла сказать ей всю правду.
– Бабушка…
– Ну, что еще? – лицо у бабушки было суровым, но я понимала, что сердита она не на меня, а… Ну, просто сердита, вообще.
– Боюсь, случилось чрезвычайное происшествие.
– Чрезвычайное происшествие? Где? С кем? Откуда тебе об этом известно?
Откуда известно… Именно это и труднее всего объяснить.
– Я случайно подслушала разговор инспектора Тарнбулла.
Я ожидала, что бабушка сейчас раскричится, начнет выговаривать мне о том, как это неприлично – подслушивать чужие разговоры, но она лишь спросила:
– И что он сказал?
– Он говорил, что сегодня на «Дредноуте» произошла перестрелка. Оказалось, что адмирал Сопкоут сопровождал не абиссинскую делегацию, а группу террористов, прикинувшихся абиссинцами. Они хотели захватить корабль.
Бабушка ахнула и поднесла руку ко рту, словно не веря, что из него мог вырваться такой непривычный для нее звук.
– Адмирал Сопкоут раскрыл обман и пытался задержать злоумышленников. В одиночку, – для пущей важности подчеркнула я. – Террористов было намного больше.
– Почему остальные члены экипажа не помогли ему?
– Сначала никто из них не мог понять, что происходит. А потом было слишком поздно.
– Слишком поздно? – повторила бабушка.
Я кивнула, а затем как можно осторожнее сказала:
– Они предполагают, что, защищая свой корабль, адмирал погиб или был захвачен в плен.
Бабушка еще сильнее побледнела и теперь выглядела очень старой и беззащитной, растеряв свою обычную самоуверенность. Я вспомнила, что она уже потеряла одного любимого человека, моего дедушку, а сейчас теряет второго.
Не в силах смотреть в лицо бабушке, я попыталась слегка приукрасить подвиги адмирала.
– Говорят, он вел себя очень храбро. И бесстрашно.
По большому счету, это даже не было ложью, только храбрым и бесстрашным он выступал не на нашей стороне.
Входная дверь с грохотом распахнулась, и в нее, пританцовывая, вбежали папа и мама. Папа выглядел уставшим и слегка помятым, мама же сияла, как рождественская елка.
– Смотрите, бабушка, папа вернулся. Разве это не замечательно? – сказала я, пытаясь хоть немного поддержать и утешить бабушку.
И мне это удалось. На какую-то секунду ее лицо просветлело.
Папа раскрыл руки мне навстречу. Я хотела броситься к нему, но что-то удержало меня.
Я оглянулась на бабушку – она была грустной и потерянной.
Не думая о том, что делаю и почему, я схватила бабушку за руку, слегка опасаясь по привычке, что за такую вольность она может огреть меня своей тростью. Но та лишь удивленно смотрела на мою руку.
Черт побери! Почему так получается, что я должна все улаживать?
– Пойдемте, – тихо произнесла я. – Поздравим папу с возвращением.
А тут и папа подошел и обнял меня, и я просто передать вам не могу, как это было приятно. И стоявшая рядом со мной бабушка нисколечко мне не мешала.
Мы долго стояли обнявшись, потом оторвались друг от друга. Бабушка порылась в своем ридикюле, вытащила носовой платок и поднесла его к глазам.
– Послушай, Алистер, ты должен поговорить со своими работодателями. Здесь столько пыли – дышать нечем. Это вредно для здоровья.
Мы деликатно отвернулись, чтобы не смотреть, как она вытирает платком слезы.
– А ты, – сказала бабушка и взглянула на меня сухими и снова ставшими сверлящими, как буравчики, глазами, – как ты смеешь подслушивать, о чем говорят полисмены? Может быть, хватит уже с нас семейных скандалов?
– Да, бабушка, хватит, – смиренно склонила я голову, но, сказать по правде, такая «железная бабушка» нравилась мне гораздо больше, чем та старая надломленная женщина, которую я видела перед собой несколько минут назад. Признаюсь, мне очень захотелось обнять ее, хотя я знаю, что моя бабушка терпеть не может таких, как она выражается, «телячьих нежностей».
Пусть я не обняла ее, но ведь хотела же. А уже одно это, должна вам сказать, дорогого стоит!
