Мне все больше и больше нравится втайне называть его «человек-в-сером» — из-за одежды и потому, что цвет его лица и весь его вид сильно напоминают полутьму, в которой я живу. Это прозвище меня развлекает, иногда я ловлю себя на том, что улыбаюсь в его присутствии.
«Человек-в-сером».
Затем тренировка памяти: один час. Чтение священных текстов и различных специальных заметок: час сорок. Упражнения, направленные на развитие мышц и физический контроль эмоций: четыре часа. Обращение с оружием и боевые приемы: два с половиной часа. Растяжка с папиной помощью: полчаса. Тщательное мытье всего тела, выполняемое человеком-в-сером: два часа. Подъем в 6.00, отбой в 23.00. Я так устаю, что вечером падаю замертво.
Для снов не остается места.
Окружающие меня предметы выполняют в повседневной механике строго определенную функцию. Или это я выполняю какую-то функцию? Иногда я не совсем понимаю, кто кому служит.
За исключением занятий, когда мы много разговариваем, день ритмизован плеском выливаемой из таза воды, звоном мочи, струящейся в тот же таз, прерывистым дыханием во время физических упражнений, щелканьем языков, шорохом при растирании кожи и шумом переворачиваемых страниц.
Иногда, нарушая логически запрограммированную последовательность событий, из наших гортаней вырываются слова:
— Ты хорошо сегодня ночью спала?
— Думаю, да.
— Рука больше не болит?
— Иногда.
— Боли в желудке прошли?
— Нет.
«Обрывать, отвечать как можно короче».
Человек-в-сером может понять это как одобрение с моей стороны. Даже если он принуждает меня к этому, объясняя, что ему важно знать все — и я ценю его заботу о моем здоровье, — я ненавижу, когда внимание слишком долго заострено на моем теле. Я предпочитаю метафоры. Достаточно прикосновений его рук, мы не обязаны еще и говорить об этом. Все это необходимо для моего совершенствования, но должно оставаться функциональным: разглагольствовать ни к чему. И он, и я, мы оба знаем, что я целиком посвятила себя подготовке.
Это меня устраивает.
— Хочешь, чтобы я подстриг тебе волосы сегодня или завтра?
— Сегодня.
— Тебе нужно что-нибудь особенное на обед?
— Нет.
Зато я люблю, когда мы подробно говорим об истории, математике, физике или теологии. Эти предметы привлекают меня своей абстрактностью. Я погружаюсь в них с головой. Мне нравится повторять и читать по слогам волшебно звучащие имена: Хамос,[18] Астарот, Астарта, Ваал-Вериф, Абигор, Велиал и Кобал.[19] Меня завораживают рассказы о них.
— Хочешь, чтобы я сначала вымыл тебе ноги или голову?
— Голову.
— Тебе подходит новое мыло?
— Да.
И даже если оно не подходило, не важно, зачем говорить ему об этом?
— Ты поешь, и мы встретимся через пятнадцать минут.
— ОК.
Вопросы бесполезны.
И он, и я хорошо знаем, что от этих жизненных условий зависит моя миссия. Так к чему жаловаться, лелеять себя? Лучше уж сразу переходить к главному. По меньшей мере у него хватает деликатности, я бы даже сказала — ясности ума, чтобы никогда не повторять вопроса и не настаивать на более полном ответе. Я подозреваю, что иногда, сомневаясь, он расспрашивает меня только для того, чтобы проверить мое душевное состояние. Но мне кажется, им движет чувство вины. И хотя на самом деле он не способен почувствовать себя виноватым и к тому же предостерегал от этого меня, похоже, что-то или кто-то сдерживает его, когда он заходит слишком далеко.
— Твое влагалище еще раздражено?
— Не важно.
— Хочешь, я дам тебе крем, чтобы успокоить боль?
