тревогу за близких, вовлекая меня в странную логику сна, так что они казались важными, настоящими, такими же настоящими, как воспоминания до терний. И все это в ослепительном сиянии солнца Геллета, в пожирающем плоть сиянии Солнца Зодчих, всегда у меня за спиной, отбрасывающего мою тень, словно черный перст, на их жизни.
Я позволил ее рукам утянуть меня вниз сквозь полночь. Я никогда не противился ей, хотя чувствовал, что смогу, и, наверное, она как раз добивалась моего сопротивления. Катрин желала этого больше, чем показать мне сотворенное мною зло и заставить пережить то, что пережила она. Думаю, она хотела битвы, противостояния ее чарам, чтобы я закрыл сонные глаза и попытался сбежать. Но я этого не делал. Я сказал себе, что должен взглянуть страху в лицо. Что ее пытки выжигают из меня сентиментальность. Но, по правде говоря, мне нравилось, как ее руки обнимают меня, нравилось, что она близко — прикасается ко мне, оставаясь недосягаемой.
Шепоты света дотянулись до меня сквозь беззвездную ночь. В последнее время она посылала мне запутанные хаотичные сны, словно сама грезила. Я или видел ее, или осязал, но никогда этого не случалось одновременно. Мы бродили по Высокому Замку или дворцу Арроу, ее платье струилось, тишина опутывала нас, стены дряхлели и рассыпались в прах, когда мы проходили мимо. Или я чувствовал ее запах, обнимал ее, но был слеп — или видел лишь могилы Пер-Шеза.
Однако же этой ночью сновидение было отчетливым. Под башмаками крошился камень, дождь хлестал меня. Я карабкался по склону, пригнувшись, чтобы устоять на ветру. Мои пальцы слепо блуждали по поверхности скалы, передо мной поднималась стена. Я все ощущал, но не контролировал себя, словно был марионеткой, а кто-то дергал за нити.
— Чему это должно научить, Катрин?
Она никогда не говорила со мной. Я никогда не сопротивлялся ей — а она не говорила. Поначалу все сны, что она насылала на меня, были полны гнева и мести. Но в них было что-то такое, что мне казалось — она еще экспериментирует, испытывает свой дар, как мечник совершенствует технику и добавляет к обычным навыкам новые удары. Это были приемы Сейджеса, и вот теперь, когда моя тетка снова поселилась в отцовском доме, возможно, она взяла на себя роль этого язычника, хотя я так и не понял, на какой путь она направляет Сотню, распространяя свои тонкие сети, — Олидана Анкрата или же на свой собственный.
Буря стихла внезапно, ветер прекратился, хотя я слышал, как он завывает за спиной. Какая-то пещера. Я вошел в ее узкую пасть, пригнулся и сбросил с плеч мешок. Уверенно нашел кремень и трут и быстро зажег фонарь, который выудил из мешка. Я мог бы гордиться своей работой, но руки, что сделали ее, те, в которых я держал кремень, высекая из него искру, не были моими. В свете фонаря я увидел, что они бледны, словно долго пробыли под водой. У меня длинные пальцы, но эти походили на белых пауков, ползающих в тени.
Я шел вперед, или, точнее, тот, в чьей шкуре я был, двигался и нес меня в себе. Свет фонаря уходил во тьму и ни от чего не отражался. Мое зрение охватывало то, что позволял охватить тот, чьими глазами я смотрел, — большей частью каменный пол, выровненный шагами бесчисленных ног. Временами, бросая взгляды по сторонам, я замечал каскады из замерзшего камня и неземные галереи, где сталактиты сливались со сталагмитами. И я знал, куда иду. Логово, восточные ворота для вылазок. Бледный человек во тьме бури вскарабкался на Ранъярд и вошел в ворота через потайную щель в его склоне.
Человек этот двигался уверенно. Бесчисленные повороты уводили в темную неизвестность, но путь, проторенный бесчисленными предшественниками, нетрудно отыскать. Во сне все было четко, словно он черпал подробности из моих воспоминаний. Я дрожал — я, но не бледный человек. Если Катрин стремилась к точности, из тени к чужаку должна была протянуться черная рука, схватить его и потянуть с невероятной силой в зияющую пасть тролля. Я надеялся, что не почувствую, как эти черные зубы смыкаются на моей плоти, хотя дело шло как раз к этому. Вонь их уже сильно ощущалась, и ошейник его царапал мне шею.
Он прошел своей дорогой, и рука не потянулась ко мне. Если бы все происходило наяву, я бы выдохнул с облегчением. На какое-то время я поверил в реальность происходящего, но нет, тролли Горгота стерегли подземные пути в Логово и еще многие тайные тропы.
Теперь мы шли по высеченным в скале рукой человека тоннелям, соединяющим Логово с природными пещерами. Остановились неподалеку от самого нижнего подвала Логова. Сгущающаяся впереди темнота поглощала свет фонаря. Мужчина замер ненадолго — было что-то нечеловеческое в этом полнейшем отсутствии движения. Он быстро продвигался вперед, сжимая в руке прохладную рукоять ножа, хотя клинка я не видел. На шершавом камне лежал одинокий тролль, раскинув длинные конечности. Лицо чудовища было скрыто черным узловатым плечом. Он выглядел дохлым, но, внимательно приглядевшись чужими глазами, я увидел, как дыхание медленно поднимает и опускает его спину.
Человек неторопливо обошел спящего тролля, пригнулся, когда потолок тоннеля стал ниже, огибая черные ноги.
— Неудачный сон, Катрин, — сказал я, не нуждаясь в его губах. — Тролли созданы для войны. Она у них в крови. Запах этого человека мог бы разбудить дюжину, и они уже пускали бы слюни от голода.
Мой провожатый нашел деревянную дверь, ведущую в винные погреба Логова. Он поковырялся в замке тяжелыми отмычками, подходящими для столь древнего и основательного механизма. Капля масла, чтобы не скрипели петли, — и он распахнул ее, шагнув вперед без колебаний. И тут я заметил его нож — инструмент убийцы, длинный и тонкий, с рукоятью из выбеленной кости.
Он выбрался из фальшивого переднего днища огромной бочки, прикрывавшей выход. Напротив, у настоящей бочки почти такого же размера, сидел и спал стражник в форме моих цветов — шлем набекрень, ноги вытянуты вперед, голова упала на грудь. Я почувствовал напряжение в мышцах бедер и
