Пенелопы.
Я сделала несколько шагов к хижине. Надо быть осторожной. Вдруг папа и мама не разглядели, кто к ним идет, и сейчас ждут за дверью c двустволкой, заряженной дробью? Сердце выскакивало из груди, когда я шагнула на крыльцо.
– Мама? – громко сказала я, чтобы услышали в доме. – Папа?
Вот сейчас рывком откроется дверь, они выскочат на крыльцо, обнимут меня и скажут: «Девочка, мы же могли тебя застрелить!»
Никто не вышел.
Дверь оказалась открыта, и хотя уже стоял полдень, в хижине было темно. Я оглянулась и нашла глазами Пенелопу. Она держалась в отдалении, скрестив на груди руки, и встревоженно хмурилась.
– Здесь никого нет! – крикнула я. – Причем давно.
Пенелопа опустила руки и двинулась ко мне. На полпути она замерла, и на ее лице появилось странное выражение.
Я не обратила на него внимания и толкнула дверь. Меня окутали запахи сырости и пыли. Дыру в крыше прикрывала упавшая ветка. Комната была всего одна. В углу стояла кровать, спрятанная за шторой, свисавшей с потолка, словно балдахин. В центре располагалась железная печка с погнутой трубой. Окно, так густо покрытое копотью, что его не было видно, выходило на реку. Хижина выглядела так, словно здесь порылся голодный медведь. И ничего не нашел. Разве что за шторой что-то могло быть.
Меня окликнула Пенелопа.
Я обнаружила ее за хижиной. Она смотрела на клочок земли.
– Что там?
Пенелопа обернулась и отступила в сторону. Она смотрела не на клочок земли, а на деревянный крест.
– Тут написано «Филлип». Твой отец.
Все тело – руки, ноги, голову – пронзила острая боль.
– Ты же говорила, что они живы, – прошептала я.
– Я сказала, что не нашла записей о смерти.
Рядом с крестом была наполовину выкопана еще одна яма. Пустая могила.
– Может, мама живет с другим мужчиной в Халвестоне или где-нибудь еще, – сказала я и сама не поверила своим словам.
Подумала о шторе над кроватью и похолодела.
Я вернулась в хижину. Пенелопа пошла за мной.
Мы стояли над кроватью.
– Ты хочешь, чтобы это сделала я? – спросила она, и я кивнула.
Пенелопа очень медленно подняла штору. Сначала я увидела ногу, серую и высохшую. Потом все остальное. Ее тело высохло, как дерево. Мертвые губы растянулись, обнажив десны, словно она кричала что-то этому миру. Руки, написавшие письмо, были сложены на груди и сжимали лопату, еще покрытую землей. Наверное, она похоронила мужа, а потом легла спать и не проснулась. Странно, что ее не нашли медведи.
– Здравствуй, мама, – прошептала я.
Я не понимала, что меня трясет, пока Пенелопа не накрыла мою ладонь своей. Потом положила руку мне на плечи. Обняла. Обычно я не люблю обниматься, однако сегодня был особый случай. Я держалась за Пенелопу, как за жизнь. Наверное, я плакала. Сейчас уже не помню. Мой мир распался на куски. Все надежды и мечты о любящей семье, о руках, которые меня обнимут, о родителях, которые скажут мне те три слова, что я никогда не слышала: «Мы тебя любим», обратились в прах.
– Извини, – выдохнула я в воротник Пенелопы.
– За что?
– У нас нет золота, чтобы расплатиться с француженкой.
– Ничего, – прошептала она в ответ. – Со мной все будет в порядке.
На следующий день мы похоронили маму рядом с папой. Пенелопа сделала крест и нацарапала на нем имя.
Мюриэл.
А как меня на самом деле зовут? Я ни разу об этом не задумывалась, пока не увидела надписи на крестах. Интересно, что напишут на моем? Ведь я на самом деле не Элка. Мама и папа звали меня по-другому, и бабка тоже, но все, кто помнил мое настоящее имя, умерли. Теперь и не спросишь.
– Наверное, надо сообщить об их смерти? – спросила я Пенелопу, когда мы вколачивали в землю мамин крест.
Она ответила не сразу. Постояла, глядя на участок, на реку и на приспособления для промывки, потом сказала:
– Пока нет. – И ушла в хижину.
Я осталась снаружи.
Мои родители мертвы. Люди, которых я ни разу в жизни в глаза не видела. А у меня ведь, кроме них, никого не было. Я целый год к ним шла.
