Пытаясь отложить неизбежное, она принялась рыться в одежде, которую всегда держала под рукой, чтобы отыскать для Хлои что-нибудь такое, что та могла бы надеть завтра. Осмотрела недавно испорченную юбку. Потратила еще немного времени на мытье, насколько можно было вымыться в палатке с тазиком и тряпкой. В конце концов она затянула торс в один из своих усовершенствованных корсетов на костяных пластинах, поверх него надела блузку, а на ноги — брюки. Она и подумать не могла о том, чтобы надеть что-нибудь настолько вызывающее, как то, что было на Хлое, но уже давно была вынуждена признать, что может носить брюки без всякого отвращения. Сейчас она чувствовала себя в них гораздо удобнее, чем в первое время после того, как она оказалась здесь, однако даже спустя столько лет всякий раз ощущала себя в них полуголой. У нее не было коротких брюк, которые сразу подошли бы Хлое, но подвернуть какую-нибудь пару из тех, что принадлежали Мэри, будет куда легче, чем если бы пришлось их удлинять. Китти зажмурилась, отгоняя воспоминание о том, как делала то же самое для Мэри, когда та явилась сюда, как раз за разом сидела у постелей вновь прибывших задолго до Мэри.
Сделав над собой усилие, Китти посмотрела на Хлою. Все те женщины были мертвы. Хлоя — нет.
— От того, что разводишь нюни, толку не бывает, — укорила себя Китти. Подойдя к одному из своих сундуков, она вытащила оттуда лист толстой местной бумаги и несколько карандашей. И углубилась в новое занятие — принялась рисовать портрет Хлои. Когда-то давно она решила делать портреты всех Прибывших. Ведь нельзя было заранее знать, сколько времени они пробудут рядом. Некоторые не воскресали уже после первой смерти, а другие годами оставались в отряде. Никакой закономерности в этом ей угадать не удалось. И, что гораздо серьезнее, это оказалось не под силу и Джеку, а он-то тратил много времени на изучение всех возможных тонкостей того, что случалось с каждым.
Закончив портрет, Китти добавила его к стопке листков, которые хранила в полированной деревянной шкатулке. Иногда она просматривала свои рисунки, но сейчас боль от утраты Мэри была еще слишком свежа. Она закрыла и заперла шкатулку, убрала ее в укромное место, а драгоценные карандаши вернула в сундучок, где всегда хранила их. Придумать какое-нибудь еще занятие, которое позволило бы ей оставаться в палатке, не тревожа спавшую там женщину, она не смогла, и потому решила покориться неизбежности и выскользнула из палатки, уронив за собой мягко зашуршавший клапан.
В пустыне сделалось прохладно, вернее, жгучая дневная жара сменилась приятным теплом. Луны изливали столько света, что Китти отчетливо видела голубоватые тени. Ей захотелось было вернуться в палатку, распустить волосы, наложить косметику, надеть более пристойную юбку. Но все это были глупости. Эдгар видел ее после того, как бешеный кабан распорол ей живот. Он видел ее густо залитой кровью и едва державшейся на ногах после боя с кровососом. Он видел, как она несколько раз умирала. Так что прихорашиваться не было никакого смысла, но она все равно часто так поступала.
Посмотрев по сторонам и убедившись, что поблизости больше никого нет, она направилась к посту часового. Можно было не сомневаться, что Эдгар ожидал, что она подойдет к нему, и ожидал уже давно. Тем не менее он не повернулся к ней, не отвел взгляда от темного простора пустыни. Подходя к посту, она уже издали разглядывала Эдгара. Ей было не так уж легко смотреть на него. Находясь в лагере, он обычно надевал простые черные брюки, простую черную рубашку и поношенные ботинки. Направляясь в город или на переговоры, часто добавлял к костюму куртку. Однотонность его обычной одежды нарушали яркие шейный платок или аккуратно сложенный носовой платочек в нагрудном кармане. Однако несмотря на приверженность обычаям того мира, который он знал в то время, когда жил в Чикаго, он утверждал, что не имеет ни малейшего желания вернуться туда. Ну а местным нравам он все же сделал одну большую уступку — ходил обвешанный оружием, как иные женщины — побрякушками.
Китти знала, что может простоять так, глядя на него, хоть всю ночь, а он так и не обернется к ней. Не пренебрежет своими обязанностями даже на секунду. Будет просто ждать… и если она не подойдет к нему во время его дежурства, утром он сам отправится к ней в палатку. Так что разговора все равно не избежать.
Эдгар служил единственной преградой между ними и всяким тварями, бродившими в темноте. Прибывшие всегда обносили свои стоянки благословенной оградой из разных металлов и, конечно, наговорным кругом. В результате единственным местом, где можно было проникнуть внутрь и наружу, оставались ворота, которые постоянно охраняли часовые. Иногда они останавливались в городах, в какой-нибудь гостинице, но, если приходилось гоняться за чем-нибудь опасным, Джек всегда требовал устраивать стоянки за пределами поселений. Им приходилось убивать самых разных чудовищ, причем далеко не всегда эти чудовища были животными. Разумом они не уступали людям — да что там говорить, частенько оказывались даже умнее людей, — и уж на то, чтобы использовать людей в качестве заложников или шпионов, ума у них хватило бы.
Если не считать ничем не проявлявших себя сейчас чудовищ и человека, стоявшего перед нею, пустыня, в которой она сейчас находилась, напоминала ей о городках, молниеносно возникавших при подозрении на богатое месторождение в тех краях, где она жила в 1870-е годы. Не то чтобы она воспринимала их как свой дом, но жизнь, которую она вела там, была куда как проще по сравнению с той, которую ей пришлось вести после переселения в Пустоземье. Там она танцевала и выманивала у дураков денежки за то, что несколько минут терпела их слюнявые объятия, или же изобретательно выкладывала карты за игорным столом. Здесь же обманчивый покой пустыни слишком уж часто нарушали рычание, визг и нечеловеческие вопли тварей, обитавших в окрестностях.
— Эдгар… — проговорила она.
— Кит, иногда ты страшно утомляешь меня. — Он не пытался подбирать слова; он никогда этого не делал. — О чем ты думала, когда отправилась в город на ночь глядя? Ведь отлично знаешь, что может случиться с теми, кто шляется в темноте.
— Я рассчитывала остаться там до утра, — негромко ответила она.
После этих слов он все-таки взглянул на нее, да так, что ей захотелось сжаться в комочек. Но вместо этого она гордо вздернула подбородок. Эдгар
