Антара не видел, что все три гончие выстроились в устье проулка и внимательно смотрят ему вслед.
С Рами они столкнулись прямо на площади за рабским рынком.
– Ты где был? – сердито спросил Антара.
– Где я только не был! – засмеялся в ответ сумеречник. – Я ходил и смотрел, все ждал, когда нужно будет стоять и смотреть!
Юноша только сплюнул: опять загадками говорит, нет, человеку самийа не понять…
Вдруг из-за спины раздалось слитное глухое рычание.
Сумеречник и человек обернулись одновременно.
Кто-то с кем-то возился. Прямо у лавки тандырника. Там всегда было оживленно: черные спины теток то и дело ныряли в жерло печи, поднимающийся жар искажал фигуры, вот разогнулась женщина и вынула круглую, обвисшую у нее с ладони лепешку. Кувыркались в грязи черные от солнца дети. Садящееся над крышами солнце выжигало глаза, пускало на изнанку века волосинки и плавающие пятна.
Кто ж так рычит?
Антара сморгнул. Не было никаких детей. На щебенке улицы возились
– Стоять, – тихим страшным голосом сказал Рами.
Так же тихо добавил:
– Ничего не нужно делать. Просто стой и смотри.
И крепко сжал Антаре запястье.
Из-за низкой глиняной стенки печи показалась приземистая женская фигура – бесформенная и черная. Маска-бирга расчерчивала лицо, торча над носом как клюв птицы. Человек на земле вдруг прекратил свою странную, не укладывающуюся в разум бесшумную возню с собаками. Стоя на четвереньках, поднял голову и уставился на черную тень в спиральном жаре тандыра. И вдруг сломался, сложился, схватился руками за лицо.
А потом захныкал, закхекал, завыл, раздирая на груди одежду:
– Горе мне, я грешен! Грешен! О правоверные, перед вами грешник! Да, да, я убил жену, уморил, уморил голодом в подполе!
Его вопли услышали: люди стали оборачиваться. Тетки над печью разогнулись, позабыв про лепешки. Плетущие корзины бедуины стали откладывать прутья, кто-то приподнялся на своем молитвенном коврике.
– О, я грешен! Я хотел взять молодую жену, а ту больше не хотел! Старую, больную не хотел! Я запер, запер ее, а всем сказал, что Зухра умерла от болезни!
С крыш стали свешиваться любопытные головы, откуда-то ручейком слились разложенные для просушки финики, люди подходили, подползали к карнизам, слушая крики:
– Я хотел ту невольницу, а денег у меня не было! И я запер жену и продал ее драгоценности! Оооо, я грешник!
На него уже показывали пальцем.
– Жена умерла, а я купил ту невольницу на вырученные деньги, чтобы остудить жар между бедер! О, горе мне, правоверные!
Кто-то вдруг, словно очнувшись, крикнул:
– Стражу! Стражу сюда!
А человек рванул вниз ногтями по обнаженной груди:
– Мне нет прощения!
Завизжала женщина: по смуглой коже текла густая кровь.
– Мне нет прощения!!!
И в следующее мгновение человек поднялся и скакнул в пышущий жаром тандыр.
Антара охнул и дернулся было вперед – но почувствовал на запястье железную хватку Рами:
– Стой и смотри.
От дохнувшей красным печки прыснули в стороны люди. Женщины махали рукавами и верещали. В суматохе кто-то задел ногой круглую деревянную крышку тандыра. Она стояла прислоненная к стене – но тут закачалась, заколебалась. И упала на низкую глиняную стенку печи. А потом подрожала в воздухе – и упала плашмя, прикрывая тандыр.
Если заживо пекущийся человек и кричал, то его не было слышно за дикими воплями бестолково мечущихся людей.
– Сс-собаки… – ошалело пробормотал Антара.
Три черных длинных тени с красными глазами неподвижно стояли около пыхающей печки. За ними угадывался темный женский силуэт. Деревянная крышка над ней сотрясалась толчками, но они становились все слабее и слабее.
– Чч-что это?..
– Не что, Антара, – тихо отозвался Рами. – А кто.
