– Давай, Коля, иди себе. Иди…
Глава XXIV Леший
…Черная, как гроб в ночи, «Волга» привезла меня домой за двадцать минут до Нового, 1970 года.
В квартире я был один – родители праздновали Новый Год у тети Нюры, домой вернутся только послезавтра. Я разделся до трусов, с наслаждением скинув с себя праздничную одежду и дав подышать телу воздухом. Приготовил себе соответствующую случаю закуску: порезанные на пятаки кружочки финского сервелата, ломтики горбуши – все из новогоднего праздничного набора, который отец получил на работе – солененькие капусту с помидорчиками, разогрел печеную куриную ножку с картошкой фри. В своей комнате накрыл этой снедью стол, откупорил шампанское, поставил початую бутылку виски, пепельницу, бросил рядом пачку «Кэмэла», воткнул в чернильницу свечку, зажег ее, выключил люстру и включил радио. И вовремя – оттуда послышался бой курантов. Я успел налить бокал шампанского и, на двенадцатом ударе часов, залпом выпил его.
С Новым Годом тебя, Коля, с новым счастьем!
Только когда и с кем оно теперь будет? С Софьей? С кем-то другой? Надо было решать этот вопрос. Странно быстро я к ней охладел. Еще утром я мечтал о ней, а сейчас ее образ оставался в моей памяти, как красивый лик на мастерски написанной картине. Но картину нельзя полюбить. И все же, почему-то казалось, что если не через два, теперь уже, дня, то все равно когда-то пути наши пересекутся… Черт бы побрал этого Юрия Эдуардовича – вроде, все устаканилось, все, вроде бы, неплохо стало, и вот, откуда ни возьмись, как бес из шкатулки, он выпрыгнул со своими делами.
Но к черту все мысли, сегодня мне надо выпотрошить всю душу, опустошить ее и просто отдохнуть. Решать буду послезавтра, на трезвую, не похмельную голову.
Я налил себе полстакана виски, выпил его, едва закусив, закурил и… заплакал. Не знаю почему. Такой большой и сильный парень с, казалось бы, твердым характером – и распустил слюни, словно детсадник.
Я сидел долго, совершенно бездумный. Я пил и курил, курил и пил. Сколько так продолжалось – не знаю, но когда свеча догорела, обе бутылки были уже пусты, а пепельница полна окурков. И я завалился спать.
…Я стал просыпаться от того, что почувствовал непорядок с сердцем, абсолютно доселе здоровым своим органом – оно замедлило свое биение и едва не остановилось, вызывая болезненное головокружение в мозгу. Одновременно с этим, мне стало зябко. В это время кто-то легонько стал похлопывать меня по плечу. Я открыл глаза и увидел, сидящим на стуле рядом с кроватью, бабая из моего детства, или лешего или, как там его, не знаю, как это существо правильно было бы назвать. Внешность его я уже описывал: черты лица и фигура недочеловека, все тело покрыто жесткой шерстью, кожистый курносый и широкий нос, голова клином, с рыжеватыми, словно бы, зачесанными назад короткими волосами. Небольшие круглые карие глазки, вполне человеческие, с такими же белками вокруг радужки. Несмотря на неказистость этих глаз, взгляд их излучал теплоту и действовал на меня успокаивающе, словно тихий, вечерний колокольный звон. Его ненормально-красный рот изображал подобие улыбки – точно я не могу описать это выражение лица лешего, боюсь ошибиться. Это надо было просто видеть, чтобы понять.
Ты видел, милый читатель, как улыбается горилла или шимпанзе? Вот и я – никогда, выражение радости на лице, когда она щерит рот – не в счет.
Итак, вижу я улыбающегося лешака, а ноздри мои терпкий запах зверя, вперемежку с человеческим потом, режет. А вокруг, насколько хватает глаз, снежная пустыня простирается, будто в чистом поле зимой оказался. Одна кровать моя в нем стоит и рядом бабай на стуле сидит. Но даже сидящим он был ростом с меня, ручища, плечи – куда там Коле Балуеву. И весом, наверное, с бурого медведя. Но не ему и не снежной пустыне вокруг, почему-то, удивился я, а тому, как это стул держится и не ломается под этой двадцатипудовой тушей.
Между тем лешак заговорил со мной, но беседа наша была не словесной, а, как бы, путем мыслеобмена.
– Помнишь меня, малыш? – спросил леший.
– Да, помню. Когда я был маленький, ты встретил меня с мамой у шестой бани. Еще кочаном в нее запустил, – неизвестно почему ответил я ему на «ты».
– Да, Коля, именно с тех пор я всегда был с тобой – вот уже лет пятнадцать. Кстати, ты можешь звать меня Уруссо – это мое имя. А теперь глянь- ка…
Лешак указал кожистой ладонью куда-то в снежную даль. Я посмотрел туда и в невообразимой дали, словно в мощный телескоп, увидел ту самую шестую баню, одиноко возвышавшуюся среди снегов, будто она не имела никакой принадлежности ни к городу, ни к какому иному населенному месту. И цепочку следов двух ног – моих и лешего. Они, через тысячи километров, вели сюда, к кровати, в которой я лежал. В некоторых местах двойная цепочка следов прерывалась, и был виден только один след «бабая».
