До вечера ей было не дотерпеть, видение красного камня, выжигающего души студентов, не оставляло Дженни. Днем до деда не достучаться, она не умеет вторгаться в явь людей, да и самой ей входить в транс как-то несподручно среди бела дня. Значит, остается только одно существо, с котором можно было обсудить этот ужас. Она едва добралась до дома и поймала Ласа за шкирку. Невзирая на его протестующие вопли – от возмущения он перешел на фоссий-непереводимый, Дженни с трудом разобрала, что он только собрался пообедать, что у него живот подвело и во рту пересохло, – усадила на колени. Взялась за медальон, закрыла глаза, и ее опрокинула волна синего света.
Холм. Яркая зеленая трава. Ветер. Очень красивая женщина с черными, цвета воронова крыла, волосами, в синем платье.
– Ты позабыла обо мне.
– Было много дел.
Дженни поднялась, встала рядом. Вокруг холма поле расходилось широким кругом, окаймленным полоской темного леса. Вдали на поле странная фигура – громадная восьмерки из двух заплывших земляных рвов-колец. В центре одного из колец поднимался еще один холм.
– Где мы?
– Это холм Тары, холм королей, – отозвалась женщина. – Когда-то здесь возвышался прекрасный людской дворец, где верховные короли Эрина[18] принимали присягу. Еще раньше это было место моего народа, туата Да Даннан.
Дженни села на теплую землю. Маха села рядом, девушка покосилась на ее удивительное платье, составленное из всего синего, что есть на свете: синий лед, блеск сапфира, пламя небес, крылья бабочек, жидкий свет морей – все текло в этом платье, сливалось в единое полотно.
Когда Дженни в первый раз ее увидела, то подумала, что именно так должны выглядеть эльфы. Сказочные эльфы, скрытые дети христианского Бога из смешной норвежской сказки, какую рассказывал ей Арвет. Не те огневолосые туата, служащие Талосу, а именно Маха поразила ее. Только увидев ее, Дженни наконец поняла, о чем тосковал Сморстаббрин в своей ледяной крепости. Дженни хватило одного первого впечатления от ее хрупких рук, волос – нитей ночи, от полета ее шага, звона ее голоса, чтобы понять, каковы были первые в дни своей славы, когда ее человеческие предки только раздвигали границы своей людской вселенной. Люди шли по миру с огнем и камнем, медью, бронзой, железом в руках, выхватывая из тьмы, как им казалось, девственные земли. Но у этих земель уже были хозяева, сопричастные круговороту жизни земли, и то, что казалось людям тьмой, просто было робким светом утра мира.
Поначалу Дженни боялась беспокоить ее по пустякам, но потом поняла, что всякое обращение ей, затворнице Синей печати, в большую радость.
– Сегодня я видела то, чего не должно быть, – сказала она.
– О, вы, люди, мастера на такие вещи. – Браслеты прозвенели на руках Махи, соскользнули к запястьям, когда она обхватила тонкие колени.
– Это особенно ужасно… – Дженни помедлила, подбирая слова. – Ты слышала о философском камне?
– Вековая мечта темников? – зеленые глаза Махи блеснули. – Туата мало знают о ваших колдунах, их пути всегда вели во тьму. Они всегда хотели знать больше, чем нужно для счастья.
– Да, и похоже они во тьме все-таки что-то отыскали, – пробормотала Дженни. – По крайней мере Фреймус.
– Что ты видела, покажи! – неожиданно страстно попросила Маха.
Дженни невольно отшатнулась, когда узкая ладонь потянулась к ее виску.
– Ты же моя Хранительница, – рассмеялась Маха, – Разве я могу причинить тебе вред?
Девушка кивнула. Пальцы у Махи были холодные, будто мягкий мрамор, перед глазами пронеслось одной нераздельной вспышкой ее утро, а потом Маха убрала руку. Глаза у нее были печальные и серьезные.
– Что? – забеспокоилась Дженни. – Это философский камень, ляпис, будь он неладен, философорум?
Маха покачала головой:
– И да и нет, дитя. То, что колдуны называют философским камнем, – часть тьмы, в которую упало первое пламя этого мира, малый осколок
