– Лучше попасть под пули губерской банды, что ли? – попробовал я его урезонить.
Штырь резко замер и обернулся ко мне – впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.
– Альтернатива хуже, Миша, – проскрипел он сквозь зубы. – Альтернатива гораздо хуже. Уж ты мне поверь.
Я верил, потому что знал, как давно знакомы Штырь и Царь Голод. Что стало с другими, с теми учителями, вместе с которыми после первых бомбежек он несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями, вроде Губера и его парней? Мы, охотники, нашли черепа да кости. И детские косточки там тоже были, обглоданные. Максим предполагал, что их съели животные. Но Максим всегда был наивен, верил в людей – он говорил, что без такой веры сам перестаешь быть человеком. Максим был глуп и неосторожен, и потому он уже месяц как мертв. А зверей в округе совсем не осталось, если не считать некоторых двуногих.
– Если не решишься… – Штырь, отвернувшись, почесал шею. Голос у него снова стал тусклый, скучающий. – Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее, – за ними следи. Серый, Василич этот ваш, завхоз. Они начнут. Будут выбирать слабых и умирающих… Начнется все с какой-нибудь ссоры, словно случайно. Закончится смертоубийством, конечно. Потом пойдут речи о том, что мясу нельзя пропадать… И мы согласимся. Мы все. К тому времени за нас будем говорить уже не «мы» – будет говорить Царь. Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.
Я подумал про Янку. Жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. У нее крупные бедра, мускулистые икры – мне ли не знать. И внутри растет еще одна жизнь.
В животе опять заурчало. Штырь услышал, оглянулся – и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.
– А ты? – Я положил ладонь на рукоять заткнутого за пояс ножа. – Кого бы выбрал ты, друже?
Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под полой у груди книгу.
– У стариков, вроде Василича, мясо жестче… и хватит его ненадолго. Я б начал с женщин и детей, но… детей среди нас нет.
Сказал – и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой вытащили полгода тому назад пулю. Янка вытаскивала, она у меня курсы медсестер закончила еще до Войны. Работала раскаленным на углях лезвием кухонного ножа, а я, Василич и Максим держали. Ранение было делом губерских: поймали его тогда на рейде, но Штырь сумел каким-то чудом отбиться и добрался, истекая кровью, до лагеря. Максиму несколько месяцев спустя повезло меньше.
Тэк-с, тэк-с, Миша. С женщин и детей… Только детишек у нас пока нет. Пока нет.
Я нагнал Штыря у самого периметра, на краю нашей, относительно безопасной, зоны. Относительно потому, что губерские время от времени устраивали собственные рейды. Правда, в отличие от моего отряда, искали не провиант в развалинах, а выживших.
Штырь сидел на корточках, на ближней стороне оврага, опираясь тощей, похожей на паучью лапу рукой о топор, и смотрел вдаль. Не в ту умозрительную «даль», с которой он порой разговаривал, бурча что-то под нос, когда впадал в это свое полубредовое состояние и начинал пускать слюни, а туда, куда тянулась от положенной над провалом переправы полоса асфальта. Когда-то здесь, по обе стороны от дороги, рос густой заповедный лес, но Война превратила эти края в серую от пыли и пепла равнину, огромное кладбище с торчащими, как памятники, зубастыми верхушками обугленных пней. А дорогу, проложенную незадолго до начала Войны, бомбы чудом не зацепили. Нигде по ту сторону переправы, вот ведь как бывает. Ровное полотно рассекало мертвое поле прямой, как линейка, полосой и казалось на этом фоне столь же уместно, как жизнерадостный клоун в раковом корпусе… Ну или как учитель русского языка и литературы в мире, где больше не осталось детей.
– Скажи, – я, пересилив отвращение, тронул костлявое плечо. – Почему там, в школе, ты не сожрал свой гребаный учебник? Понимаю, деликатес еще тот. Но все-таки обложка, страницы… Бумагу ведь делают… делали из дерева. И если можно жрать траву, то… Все-таки лучше бумага, чем…
Штырь посмотрел на меня снизу вверх.
– Не скажу. Тебе, Миша, этого не понять. Пока еще – не понять.
Несколько минут мы сидели молча.
– Курить хочется, – сказал он. – Веришь, до Войны вообще не курил, а уж после тем более. Но как же иногда хочется затянуться.
– Хорошо, – наконец, кивнул я. – Согласен. Пойдем вперед, на ту сторону. Посмотрим на домик Губера поближе.
– Тэк-с, тэк-с! Не думал, что ты решишься, – то ли сухо кашлянул, то ли рассмеялся Штырь. – Что все-таки лучше так, чем ждать, кто первый укусит твою бабу за ляжку, да? Этого ты боишься больше.
– Определенно. – Я промолчал о том, подумать о чем для меня было страшнее всего. О том, что первым, кто укусит, могу оказаться я сам.
–…И потом, может, они там передохли уже давно, а мы все за периметр зайти боимся.
– Боимся зайти потому, что еще сами не дошли до предела, – попытался в тон ему пошутить я. Шутка, впрочем, не удалась – каламбурить я никогда не умел.
– Ой ли?..
Так, развлекая друг друга ничего не значащими репликами, почти как в старые добрые времена (хотя тогда у нас были совершенно иные темы для разговоров – все больше о девчонках и видеоиграх), мы выбрались на трассу и, минуя мост, прямиком потопали в направлении белеющего на горизонте бетона.
