Нет и не может быть наслаждения большего.
Ничто не сравнится с силой эмоции, захлестывающей мое существо.
Благословенная, ниспосланная свыше, кристальная, всевечная, райская, блаженная, неповторимая, любезная, желанная тишина.
СЛАВЬСЯ.
На этом записки заканчивались.
Друга своего с того дня я стал видеть реже. Хотя, как мы и договаривались, я никогда ничего не говорил ему о прочтенном. Словно пустынная полоса пролегла между нами – пустынная, но настолько огромная, что преодолеть ее было выше моих сил. А еще я долго ходил как сомнамбула, не реагируя на приветствия старых знакомых на улице, а однажды, выходя из дома, забыл запереть за собой дверь. К счастью, квартирка осталась нетронутой.
В этом смысле мне повезло.
Дороги наши с приятелем, как я уже упоминал, разошлись. Каждый живет своей жизнью, он на своем уровне существует, я на своем дне обретаюсь. И, если подумать, мне не так уж и плохо. В конце концов, нелюдимость всегда была мне свойственна. А так – сыт, одет. Пишу статьи для вебсайтов: о стройматериалах, дорогих лекарствах, политике. Пробую силы в фантастике – вроде бы сюжеты о попаданцах имеют успех. Когда-нибудь закончу роман.
Только теперь я решительно не выношу тишины. Находясь в одиночестве, что мне всегда было привычно, я теперь включаю радио погромче. Или телевизор. Или магнитофон. Поэтому пишу я медленно, очень медленно – шум отвлекает от работы, мешает сосредоточиться.
Но…
«Благословенная тишина»…
Это слишком для меня страшно.
Что тебе снится?
– Что тебе снится?
Лида сидела перед трюмо и удаляла с лица макияж. Из зеркала на нее смотрела тусклым взглядом усталая старуха с желтой пергаментной кожей. Слабый свет прикроватного ночника дробился в зеркале, высекая в отражении морщины и тени, и тени морщин – они становились все глубже, по мере того как исчезали остатки тонального крема и румян. Темная россыпь угрей на подбородке, торчащие в чрезмерно широких ноздрях волоски, жирные поры на рыхлых щеках дополняли портрет, не делая его ничуть краше.
Она себя и ощущала такой – унизительно старой и отвратительно липкой. Хотела бы закрыть глаза, отвернуться от зеркала. Но стоило опустить взгляд, как в поле зрения влезали мерзкие жировые валики на животе и боках. Ночнушка нисколько их не скрывала, даже наоборот: там, где тонкая ткань запала в складки, проступали темные влажные пятна. В дневном выпуске новостей ведущие минут пять удивлялись небывало жаркому октябрю, к обеду температура подскочила к отметке в двадцать градусов – такого в Москве не случалось лет сорок. По этому вечерами в квартире было жарко, и Лида истекала потом. Но по ночам осень отыгрывала свое, и к утру зубы начинали стучать. Так что сплит-система работала на обогрев, воздух в спальне напоминал горячий густой кисель, а Лида продолжала течь.
– Что тебе снится? – повторила она чуть громче.
– В смысле?.. – Олег, ее муж, оторвался от чтения и удивленно изогнул бровь.
Он лежал на дальней стороне кровати, закинув изуродованные синими варикозными шишками икры на скомканное в беспорядке одеяло. Круглое пузо напоминало большой силиконовый шар: когда-то она подумывала купить такой, чтобы заниматься фитнесом, но так и не купила. Олег использовал живот как подставку для книги. В руках он держал дешевое издание в мягкой обложке, что-то про экономику, геополитику, конспирологию. Что-то такое, разговоров о чем Лида избегала, наперед зная, что в итоге во всем окажутся виноваты жидомасоны, рептилоиды или древнеегипетские жрецы. Подобные темы вызывали у нее в лучшем случае сонливость и скуку, в худшем – головную боль.
– Тебе что-то снилось прошлой ночью, – пояснила она. – И я хотела бы знать, что ты видел во сне. Или кого.
– Глупость какая, – Олег закрыл книгу и лениво зевнул, даже не подумав прикрыть рот ладонью. – Ты же знаешь, я снов не помню. По сути, мне и не снится-то ничего.
– Да уж, обычно ты спишь как сурок, – согласилась Лида. – Даже не храпишь почти, разве что иной раз воздух портишь.
Она была рада отвлечься от уродливого отражения в зеркале, чтобы поговорить с мужем. О чем угодно, пусть даже о вездесущих масонах или о том, как тот пускает шептунов по ночам. К тому же внутри нее росло смутное чувство, которое весь день не оставляло ее в покое.
– Ну, знаешь. Что естественно, то не безобразно, – ухмыльнулся Олег и, недолго думая, выпустил газы, издав при этом звук, похожий на треск рвущейся ткани.
– Разумеется.
Мужчину следует принимать таким, какой есть, – повторяла ей мать с детства. На практике, во взрослой жизни это у Лиды вылилось в правило двух «не» и одного «да». Не устраивать сцен, если муж возвращается поздно, зависнув после работы в баре с сослуживцами. Не обращать внимания на его сальные шуточки, стоически выслушивать треп о футболе и политике. А также стирать его нижнее белье и вонючие носки, нюхать по ночам пердеж и – то
