предпочитало ползать по теплой человеческой коже, излучая невидимую угрозу. Казалось, еще один неверный жест, случайное движение – и он умрет мучительной смертью. Насекомые ползали у Димы за ушами, копошились в волосах. Часть пробралась под одежду и исследовала тело под покровами ткани.
Водитель ухмылялся.
– Может, мне так и оставить тебя? – задумчиво проговорил он. – А может, отдать на съедение? Впрочем, они и так наелись за день. Обед был обильным. Что ж… жалко, но придется их отпустить.
Он издал губами тонкий, едва различимый свист. Слепни стали слетать с Димы и садиться на потолок. Многие делали это неохотно, будто юноша давал им пищу и кров. Наконец все они пересели наверх. Дима откинулся назад. Его руки и лицо горели. По спине ползли мурашки, кожу покрывала пленка холодного пота. Дима чувствовал, что еще немного, и он сорвется, откроет дверцу машины и выпрыгнет навстречу горячему асфальту.
Он жаждал отторгнуть весь этот кошмар. Гибель девушки, с которой он провел два лучших года своей жизни, маньяк-водитель, который умел видеть не глядя и управлял слепнями. Что еще? Может быть, эта красная фура сейчас заржет, как конь, и начнет брыкаться?
Дима не выдержал. Он усмехнулся. Толстяк взглянул на него. Его густые брови недоуменно изогнулись. Дима захихикал, как будто ему был известен какой-то неприличный анекдот. Он еще раз взглянул на водителя и расхохотался тому прямо в лицо. А потом заплакал.
Толстяк ехал дальше, продолжая смотреть на дорогу, как ни в чем не бывало. Как будто не было этих сказанных слов (
Парень глянул влево и увидел, как один из слепней ползет по лысой голове толстяка. Вот он сполз на висок, спустился на мочку уха, а потом и вовсе залез внутрь, больше не показываясь. Лишь шевельнулись волосы в ушной раковине, пропуская насекомое.
Левый висок ныл, кожа на открытых местах горела от укусов. Дима почесывался, делая это автоматически, и думал. Мысли вращались вокруг недавних событий, поворачивая их так и этак. Как будто заело пластинку в старом проигрывателе.
Вот он возвращается к тому моменту, когда спросил, где Маша. «Я убил ее», – отвечает водитель. Убил. Какое простое слово, и как много за ним стоит. Лишил жизни, продел в горло крюк, выпуская наружу кровь. Против воли Дима представлял себе все подробности, хотя и не желал этого. Сознание дорисовывало все само.
Вот Маша выходит в туалет. Спускается вниз к кустикам, потом возвращается, поправляя джинсы на бедрах. Она уже было собирается залезть обратно в кабину, но тут из-за машины показывается водитель, хватает девушку, зажимая ей рот, и тащит к задней части фуры. Дверь кузова открыта. Оттуда несет разложением. К потолку прикручен железный крюк. Сталь неярко поблескивает, отражая пробивающийся солнечный свет. Часть крюка покрыта темной коркой – засохшей кровью предыдущих жертв…
Маньяк кидает девушку в кузов, словно куль с мукой. Потом залезает сам. Облако «питомцев» опережает его – нападает на Машу, отвлекая ее. Она в шоке – ведь водитель казался ей безобидным. Все ее знакомые, кто катался на попутках, даже не допускали возможности, что на дороге может встретиться убийца.
Толстяк хватает ее и поднимает вверх одним резким жестом. Сил у него хватает – ведь он столько раз помогал разгружать фуры. И насаживает горлом прямо на крюк, оставив девушку трепыхаться в воздухе, как рыба, которую только что выловили из воды. Сразу же отступает – нужно, чтобы ни одна капля крови не попала на него. С минуту глядит, как Маша хрипит, пытаясь подтянуться и стащить себя с крюка, как ее пальцы соскальзывают с железа, ставшего теплым и скользким. Наконец, она повисает и дергается некоторое время в агонии. А потом затихает. Питомцы набрасываются на еще теплое тело, не дожидаясь, когда замрет сердце. Маньяк ухмыляется, поворачивается и покидает кузов. Запирает его и возвращается в кабину.
Потом, спустя пару часов, просыпается Дима. Он высовывается из-за полога и спрашивает, где Маша. «Она сзади, – отвечает водитель. – Я убил ее».
И все сначала.
Почему-то вспомнилось, как они с Машей познакомились в университете. Дима долго боялся даже подойти к девушке. Первые слова, сказанные ему Машей, были: «Ты такой смешной, ну честное слово». Но он не терялся еще и потому, что чувствовал некое притяжение, которое, как оказалось позже, было взаимным. Словно невидимая прочная нить связывала их вместе. Дима и Маша были двумя частями, которые складывались в единое целое. Теперь же, когда девушка погибла, нить оборвалась, целого не стало, осталась только пустота внутри.
Вокруг трассы стемнело. Московская кольцевая так и не показалась, и это было странно. Видимо, маньяк повел грузовик в другом направлении. То и дело вдали загорались пары желтых глаз, проезжали мимо и исчезали. Дорога стала свободней. Водитель прибавил газу и включил фары сам. Теперь был виден лишь небольшой освещаемый кусочек дороги: бесконечно двигающийся асфальт, полоска разметки слева и что-то мелькающее – трава, кусты, деревья – справа.
Мелькнула реклама придорожного магазина, и толстяк сбавил скорость. Весь день он гнал, почти не останавливаясь, будто ему нужно было куда-то
