Ладья приближается к окруженному утесами входу в канал, и теперь его уже видно гораздо яснее. Справа поднимается цепь высоких холмов, покрытых густыми лесами. Внимание гостя снова привлекает восхитительная чистота на границе суши и воды. Здесь нет и следа обычного речного мусора. Пейзаж слева не так суров, и его искусственное происхождение более заметно. Берег здесь пологий и образует обширный газон, трава на котором похожа на бархат, а ее цвет можно сравнить разве что с изумрудом чистейшей воды. Ширина газона колеблется от десяти до трехсот ярдов; кое-где он доходит до подножия стены высотой в пятьдесят футов, которая тянется, бесконечно извиваясь, но в целом следует направлению канала, пока не начинает удаляться на запад и исчезает из вида. Стена эта вырублена из скального монолита, прежде занимавшего весь южный берег реки, однако никаких следов этой титанической работы невозможно заметить даже вблизи. Обработанный камень выглядит так, словно столетиями подвергался воздействию солнца и ветров, и густо порос плющом, коралловой жимолостью, шиповником и ломоносом. Высоту стены подчеркивают разбросанные там и сям гигантские деревья, растущие поодиночке или маленькими группами в непосредственной близости к ней. А кое-где они подступают вплотную к берегу и погружают в реку свои свисающие ветви. Что находится дальше — мешает видеть непроницаемая завеса листвы.
Все это открывается гостю по мере медленного продвижения челна к тому, что я назвал бы «вратами перспективы». Вблизи, однако, он замечает, что слева располагается еще один выход из бухты; туда же поворачивает и гранитная стена, по-прежнему «сопровождающая» поток. Увидеть, что находится в этом новом русле непросто — поток вместе со стеной образует плавный изгиб влево и исчезает среди листвы.
Тем не менее челнок все тем же волшебным образом проскальзывает в извилистый канал. Берег, противоположный стене, покрыт высокими холмами с буйной и дикой растительностью, но поле зрения гостя по-прежнему ограничено, и того, что находится в отдалении, гостю различить не удается.
Все так же ровно, хоть и с несколько большей скоростью продвигаясь вперед, путник после многих поворотов видит, что дорогу ему преграждают гигантские врата из полированного золота, покрытые сложной резьбой и чеканкой. Их створки отражают почти горизонтальные лучи быстро заходящего солнца, отчего кажется, что все окрестные заросли охвачены языками пламени. Врата эти врезаны в высокую стену, которая с первого взгляда кажется перегораживающей реку. Однако уже через несколько мгновений становится ясно, что главное русло, описав широкую и плавную дугу, уходит влево, а от него ответвляется глубокий рукав, который с легким плеском ныряет под золотые врата и скрывается из глаз.
Челнок входит в рукав и неторопливо приближается к вратам. Тяжкие створки медленно распахиваются, издавая мелодичный звук. Суденышко проскальзывает между ними и начинает стремительный спуск к просторной долине, своего рода амфитеатру, опоясанному лиловыми горами, подножье которых омывает серебристая река.
И тогда перед пораженным взором путника возникает Арнгеймский Эдем. Там звучат чарующие мелодии; там повсюду струятся странные, дурманящие, сладкие ароматы; там, словно в сновидении, сплетаются экзотические растения. В пышных кустарниках щебечут стаи золотых и пунцовых птиц, небольшие озерца окаймлены цветущими лилиями и лотосами, а луга покрыты фиалками, тюльпанами, маками, гиацинтами и туберозами. А вдали, за прихотливыми извивами серебристых ручейков, возвышается некое наполовину готическое, наполовину мавританское нагромождение зданий, волшебно парит в воздухе, мерцает и блестит в багровых закатных лучах сотней террас, минаретов и шпилей и кажется призрачным творением сильфид, фей, джиннов и гномов…
Перевод К. Бальмонта
Коттедж Лэндора
Во время одного из моих пеших странствий по приречным графствам штата Нью-Йорк я однажды сбился с дороги, а солнце уже склонялось к закату. Местность была на редкость изрезанная и холмистая. Стараясь держаться долин, я столько кружил и петлял за последний час, что уже не знал, в какой стороне находится прелестная деревушка Б., где я собирался заночевать. Несмотря на то что солнце в течение дня едва проглядывало сквозь редкую облачность, в воздухе висела тягостная духота. Какая-то дымка, похожая на туманы индейского лета[95], окутывала все вокруг, еще больше усиливая мою неуверенность.
Не то чтобы меня это тревожило. Если бы я до заката или даже до наступления ночи не отыскал деревню, я мог набрести на какую-нибудь голландскую ферму или что-нибудь в этом роде, хотя, честно говоря, эта местность, в силу того что она была не столь плодородной, сколько живописной, была весьма редко населена. Во всяком случае ночь на открытом воздухе, с ранцем вместо подушки и моим псом в качестве часового, ничуть меня не смущала.
Итак, я шел, не спеша и не волнуясь, и попутно размышлял, не ведут ли к жилью попадавшиеся мне по обе стороны тропы прогалины. В конце концов одна из них показалась мне очень похожей на проезжую дорогу. Ошибиться было невозможно. Отчетливо виднелись следы колес; и хотя высокие кусты и разросшийся подлесок смыкались у меня над головой, они не помешали бы проезду даже виргинского горного фургона — самого высокого экипажа из всех,
