человеком и князьями церкви, старавшимися заставить Гусса отречься от своих убеждений, но это им не удалось, и после суда собор, как известно, сжег Гусса на костре.
В час пополудни Клаудио прервал свой рассказ, чтобы отправиться с Розаурой в столовую отеля. В серой скуке этого закрытого помещения, с окнами, стекла которых дрожали от порывов ветра, им вспомнился их завтрак накануне, на берегу Средиземного моря, откуда им видны были парусные суда в Пуэрто Вьехо, пароходы, дающие знать о своем выходе в море ревом сирен, дамбы, пахнущие раковинами, фруктами, и обширный лазурный горизонт, манящий к путешествиям.
Борха снова заговорил об оливковых и апельсинных рощах на испанском прибрежьи Средиземного моря. Он завел речь о Пеньискола, выдавшейся в море, точно каменный корабль, о римских и циклопических постройках Таррагоны, ширине его улиц, и пробковых рощах деревьев каталонских гор, Я о древнем испанском городе Перпиньяне с его собором и элегантными крепостями из кирпичей розового цвета.
Молодой человек описывал, не спуская глаз с креолки, желая, чтобы она ответила, и в то же время боясь слов, которые она произнесет. Наконец, она заговорила:
– Все эти прекрасные места вы увидите один, Борха. Я не буду сопровождать вас. Теперь я поняла, как была безумна, когда согласилась сделать вместе с вами это путешествие. Чего только не наобещаешь после хорошего завтрака!
Тщетно продолжал он упрашивать ее. Ведь все это путешествие займет всего лишь две недели, не больше. Она увидит Испанию, совершенно незнакомую. Розаура не знала вовсе испанского берега со стороны Средиземного моря, той местности, которая родила столько изумительных легенд, относящихся к эпохе первых мореплавателей – критян, финикийцев, греков. Розаура продолжала отрицательно качать головой.
– Нет, я не поеду в Испанию с вами. Вчера вечером, разговаривая здесь с семьей дона Аристидес, я внутренне смеялась над проектом совершить вместе с вами это путешествие: таким нелепым казался он мне. Донья Ната, эта почтеннейшая ведьма, напомнила мне, что такое наше общество. Мы встретили бы там многих доний Нат. Вы для меня не больше, как друг, но я уверена, что все позволили бы себе самые смелые предположения. Нет, Клаудио, я ни за что на свете не поеду с вами. К тому же вы представляете собою для меня и другую опасность. Держите себя скромненько, хорошо воспитанным человеком, а потом внезапно проявляете отвагу, заслуживающую пощечины. Да, я знаю, что такое любовь, но это не значит, что во имя чьей-то любви ко мне я должна сносить от этого человека то, что считаю проявлением недостатка уважения.
Борха горячо протестовал, настаивая на том, что будет серьезен и благоразумен в будущем путешествии.
– Даю вам слово и клянусь вам, что вы не будете иметь причин жаловаться на меня. Вы научили меня новым правилам жизни. Я верю теперь, что мужчина и женщина могут быть друзьями и бывать всюду вместе без того, чтобы их мирную дружбу смущали дурные помыслы. Будьте логичны. Вспомните, что вы мне сказали, когда мы возвращались с прогулки к фонтану в Воклюзе: 'Не могут разве двое лиц разного пола жить, как простые товарищи, храня каждый про себя свои тайны и свои привязанности?'
Розаура слушала, улыбаясь пассивно, как бы не имея силы спорить с ним, и отвечала отрывочными фразами на его настойчивые просьбы.
– Увидим… Не знаю, что мне делать… Быть может, я соглашусь… Я подумаю об этом до завтрашнего утра.
Он испугался, срок показался ему слишком долгим; он продолжал настаивать.
– Хорошо, да… Сделаем с вами это путешествие.
Она сказала это слабым голосом, без энтузиазма, словно желая положить скорее конец разговору.
После завтрака они пробыли еще вместе в 'холле' с полчаса. Затем Розаура поднялась к себе, в свои комнаты. Она будет читать книжку стихотворений Петрарки, которую купила накануне, и, быть может, если вечером ослабнет мистраль, они с Клаудио выйдут пройтись по главным улицам. А он пока может заняться посещением разных букинистов, предлагавших ему редкие экземпляры сочинений о жизни и нравах в Авиньоне во времена пап.
Клаудио провел весь вечер, рассматривая старинные книги, глотая их пыль и разговаривая с книгопродавцами, которые восхищались древним Провансом и пыл библиофилов и археологов совмещали с алчностью коммерсантов.
Когда вечером он вернулся в свой отель, портье передал ему письмо.
– От синьоры из Љ 2. Она уехала после обеда в своем автомобиле и поручила мне передать вам это письмо.
Борха дрожащими пальцами вскрыл конверт, чтобы прочесть несколько строк, несомненно, написанных наспех.
Розаура уехала к себе домой в свою виллу, на Лазурном берегу, и давала ему понять, что не желает, чтобы он следовал за нею. Когда-нибудь они, наверное, увидятся. Мир менее велик, чем это думают люди. Пусть продолжает свое путешествие один. Это будет полезней для его занятий.
И гнев молодого человека был так велик, когда он прочел эти последние строки, что он одобрил ее решение. Да, лучше ему забыть о встрече в Авиньоне. Лучше продолжать свое обычное существование несвязанным с женщиной, принадлежавшей к другому миру.
X. Отъезд Клаудио в Перпиньян и Пеньискола
Клаудио уехал в Перпиньян, где он задержался, точно у него не было силы удалиться за границу или страны, где жила Розаура.
Часть первой ночи он провел в отеле, исписывая страницу за страницей. Начал он это письмо с твердым намерением разорвать его после того, как кончит. Он чувствовал, что должен изложить на бумаге все, что он думал с самого Марселя. Но, кончив писать письмо, он лег спать, оставив письмо на столе. Разорвет он его на следующий день.
Проснувшись, прочел написанное, вложил в конверт и бросил в почтовый ящик письмо, адресованное на имя мадам Пинеда, в ее виллу на Лазурном берегу.
Борха предвидел, что в следующие дни он только это и будет делать, отмечая места остановок непрерывным рядом объемистых писем, или простых почтовых карточек, смотря по значительности местностей, где останавливался поезд.
Он поспешил уехать из Марселя, где его преследовали воспоминания. Они жили здесь под одним кровом, во всех ресторанах, в которых они побывали, имелся стол, о который опирались руки и восхитительный бюст Розауры. Лучше переехать в другое место, где она никогда не была.
Но все было тщетно. Прекрасная креолка сопровождала его; даже исторические его воспоминания, и те вызывали ее образ. Он не мог думать о доне Педро де-Луна, об Авиньоне, или о Великом Расколе, не вспоминая одновременно и аргентинку. Последний авиньонский папа и синьора де-Пинеда были соединены в извилинах его памяти.
Он пробыл два дня в Перпиньяне, воскрешая прошлое кругом 'Кастильет', изящной крепости из розоватых кирпичей, собора, полного испанских воспоминаний, и древнего замка на вершине холма.
Здесь развернулся самый кульминационный эпизод истории Великого Раскола.
После того, как сожгли на костре Иоанна Гусса, поверившего в охранную грамоту императора Сигизмунда, этот последний отправился к королю Аррагонскому, чтобы сговориться с ним, как им подчинить себе не покорившегося еще папу Луна. Свидание должно было произойти в Ницце, но серьезная болезнь короля Фердинанда не позволила ему сделать такое продолжительное путешествие, и решено было устроить это свидание в Перпиньяне, на территории Аррагонии. Три двора – папский, императорский и короля аррагонского – сошлись в Перпиньяне.
На другой же день по своем приезде Сигизмунд пожелал иметь свидание с папой. Педро де-Луна развернул для его приема всю роскошь прежнего своего двора в Авиньоне.
