Местные солдаты, продвигаясь внутрь страны, не успев сделать первого выстрела из своих старых ружей, должны были сражаться в рукопашную с индейцами, которые шли на них, пуская вход свое оружие: камни, тесак. Начинались нескончаемые войны. Но перед скорострельным карабином индеец бежал, признав себя побежденным, и белые могли завладеть бесконечными пространствами пампасов. Это случилось почти в наши дни, после 1870 года.
Владелец окружал свои земельные участки проволокой, и эти его почти незримые заборы создали дороги, принудив скитающегося и вороватого 'гаучоса' держаться определенного направления, что в свою очередь утвердило общественный порядок и обеспечило собственность.
Пар привел пароходы под разными флагами в пресные воды Рио де ла Плата. В то же время, благодаря пару, внутрь страны проникла железная дорога. Жители Буэнос-Айреса могли создавать увеселительные парки в местностях, где прежде разъезжали галопом племена воинственных индейцев. Каждый новый приток эмигрантов располагался лагерем все дальше на целый день езды по железной дороге. Появились десятки городов на равнинах. Из бесконечных пространств, населенных уроженцами всех наций, стали притекать к прибрежью целые потоки ржи и маиса.
Изобретение холодильного аппарата упрочило это благополучие. Скотоводство стало прибыльным не только из-за одной продажи шерсти, шкур и жиру. Мясо сделалось предметом вывоза. И это простое изобретение любознательного француза Клода Толье, умершего в Париже в бедности, создало в Аргентине бесконечное число миллионеров местных и иностранных.
Семья Салседо не воспользовалась этой экономической революцией, оставшись навсегда верной прежнему колониальному быту. К тому времени, когда увеличилась в сто раз ценность стад овец, у них имелось налицо всего несколько земельных участков и очень мало скота. Салседо вмешивались в политическую борьбу страны, побуждаемые к этому романтическим энтузиазмом, и на это тратили б?льшую часть своего состояния. Были они люди бескорыстные, великодушные, несколько фанфаронистые, предрасположенные к войне и приключениям из-за любви к опасностям: все те же качества древних конквистадоров, умиравших в бедности.
Отец Розауры, мужчина красивый и бравый, заботился только о том, чтобы его считали настоящим кабальеро, чтобы сторонники его политической партии восхищались им, а противники боялись его отваги и доблести. Когда Розаура была еще маленькой, отца ее убили на дуэли, – одной из тех ужасающих южно- американских дуэлей на пистолетах, которые неминуемо кончаются смертью. Всегда бывает убит один из дуэлянтов, иногда оба, и только в самых редких случаях оба противника остаются живы.
Розаура, единственная дочь, росла подле матери, дамы, в которой, казалось, возродились энергия и достоинства древних креолок, умевших принимать у себя в салоне и в то же время искусно управлять своим имением, когда мужья участвовали в революциях и гражданских войнах. Она прилагала огромные усилия, чтобы престиж их семьи не упал. Ее считали 'бедной, но благородной сеньорой', и новые миллионеры иностранного происхождения добивались ее дружбы, хотя всем было известно, что мать и дочь тайно работали у себя на дому, занимаясь шитьем и вышиванием для некоторых магазинов Буэнос-Айреса, которые в прежние времена считали их в числе лучших своих покупательниц. Эта работа давала им возможность покрывать расходы по дому.
Когда Розауре минуло 18 лет, Пинеда увидел ее в первый раз. Бустаменто восторгался, говоря об этом испанце, описывая его, как конквистадора, опоздавшего родиться на три века. Он был человек коммерческий, торговал земельными участками в громадных размерах, с той широтой и смелостью, которая мыслима только в Америке.
– Во время одного из его путешествий в Европу, – говорил дон Аристидо с патриотической гордостью, – Пинеда, которого называли 'Королем степей', посетил лондонскую биржу и, увидав там аспидную доску, на которой вписывали из различных местностей торговые предложения, написал: 'Продается три тысячи квадратных миль земельной собственности'. Все подумали, что это шутка. Но наш соотечественник мог располагать еще более обширными земельными участками. Он купил большую часть Парагвайской республики. Все леса, почти девственные, по одну и по другую сторону Верхнего Парана и реки Парагвай, до самых недр Бразилии, принадлежали ему. По аргентинским равнинам железная дорога шла часами и часами среди полей, принадлежавших ему. Пинеда покупал и продавал, покупал и продавал. Он считал потерянным время, когда в течение одного дня не получал громадных сумм одной рукой, чтобы отдать их другой. Нотариус, находившийся на службе у него, работал в его кабинете, занятый писанием купчих крепостей на его покупки или продажи.
– Я все куплю, – говорил он надменно. – Цена для меня не имеет значения; насчет этого мы всегда сойдемся. Единственное, что меня интересует, это – определить время и обусловить плату.
Все банки помогали ему с методической и организаторской смелостью вести эту пляску миллионов. Он покупал оптом сотни квадратных миль, чтобы потом продать, разбив их на мелкие участки. Лучшими его клиентами были эмигранты, высаживавшиеся в Аргентину с желанием работать. Он покупал на бумаге бесконечные территории в глубине Америки, поближе к судоходным рекам, территории, населенные одними тиграми с золотистой шкурой, громадными боа, или небольшими гадюками, свернувшимися в венчиках лесных цветов, и семьями кочующих индейцев со свинцовыми серьгами в ушах, отчего уши их отвисали ниже плеч – несчастными остатками примитивного человечества.
Эти смелые покупки были, как он говорил, деньгами, которые росли для будущего. Со временем коровы и человек явятся на эти участки в поисках новых пастбищ, н он продаст их, увеличив уплаченную им цену в тысячекратном размере.
В эпоху высшего расцвета своего могущества он познакомился с Розаурой. Мать ее посетила 'Короля степей' в его конторе.
Не легко было свидеться с Пинеда, но сеньора верила в престиж своего имени. Сверх того, эта дама хранила традиционное тщеславие креолок, привыкших смотреть, как на ниже стоящих на всех тех, кто приезжал селиться в их страну. Всякий, кто не говорил по-испански, считался у них 'гринго', – а испанцев, – несмотря на то, что сеньора Салседо гордилась своим испанским происхождением,она называла 'галлегос', как это делали ее предки. Ничего не было странного в том, что 'галлего' Пинеда со всеми своими миллионами поспешит принять у себя в кабинете сеньору вдову де Салседо… Так оно и случилось. Дама нуждалась в совете. Дочери ее принадлежал, как единственное отцовское наследство, участок земли, незначительный по своему размеру в этой стране. Но приобретение Пинедой огромных земель, лежащих непосредственно около ее участка, и возможное проведение там железной дороги давали этой частице земли неожиданную ценность. Можно было получить несколько тысяч 'песос', что до известной степени улучшило бы положение семьи. И сеньора пришла к обладателю многих миллионов просить его купить этот участок, или посоветовать, сколько ей просить за него у желающих его приобрести.
Пинеда слушал ее рассеянно, не сводя глаз с Розауры, которая тоже смотрела на него, но лишь с вежливым равнодушием. Молодая девушка сопровождала мать случайно, так как они должны были затем вместе делать визиты. Этот разговор о земельных участках и нескольких тысячах 'песос' досаждал ей так же, как и шум в соседних с кабинетом конторах, – треск пишущих машин, споры между служащими и деревенскими жителями, приехавшими из внутренних областей страны.
Пинеда перестал смотреть на Розауру и обратился к ее матери, обещая немедленно ознакомиться с ее делом, несмотря на множество спешных занятий. Меньше чем через сутки он даст ей ответ и просит разрешения передать его лично сеньоре Салседо у нее на квартире. Он не желает, чтобы две такие дамы утруждали себя посещением его конторы. Миллионеру было тогда 40 лет, и он провел всю свою жизнь в погоне за деньгами не только ради материальных благ, которые они доставляют, но также и ради могущества и власти, которые они дают. У него не было времени наслаждаться утехами настоящей роскоши. До этого времени он не знал иной любви, кроме любви – легко доступной и оплачиваемой. С другой стороны, работа поддерживала в нем вторую молодость, несколько грубую, но сильную.
Настал момент, когда его неслыханное счастье должно было получить признание общества. Если бы он жил в Европе, он, быть может, старался бы приобрести женитьбой дворянский титул. Но здесь достойным венцом его карьеры ему казалась женитьба на Салседо… И притом эта Розаура, – с ее обольстительной молодостью и походкой богини, высокая, белая, белокурая…
На следующий же день сеньора де Салседо увидела его входящим в ее салон, в перчатках и сюртуке, робко разглядывающего картины и несколько устарелую мебель этой комнаты, которая, как ему казалось, отдает запахом старинных книг. Испанец мог похвалиться, что он удивил сеньору. Она была до того
