смутные очертания на темной глади воды. Его взгляд был прикован к высокой черной гробнице и тянущемуся от нее к другому берегу ажурному мосту.
Над раскидистыми баньянами в бледном предутреннем небе светила луна. Бедекер стоял на пороге гостиницы, сунув руки в карманы, и наблюдал, как улицу наводняют пешеходы и транспорт. При виде Скотта он прищурился, дабы убедиться, что не ошибся. Оранжевое одеяние и сандалии вполне сочетались с длинными волосами и бородой, но никак не подходили к образу сына. Борода, которую Скотт тщетно пытался отрастить два года назад, теперь была вполне солидная и с рыжиной.
В двух шагах от отца Скотт замер. Какое-то время они молча рассматривали друг друга. Ситуация становилась нелепой. Наконец, сверкнув ослепительной на фоне густой бороды улыбкой, Скотт протянул руку.
– Привет, пап!
– Здравствуй, Скотт.
Рукопожатие было крепким, но каким-то неправильным. У Бедекера мелькнуло чувство утраты. Где тот семилетний мальчуган с короткой стрижкой и в синей футболке, мчавшийся со всех ног в объятия к отцу?
– Как дела, пап?
– Хорошо. Просто замечательно. Как сам? Похудел, смотрю.
– Скинул жирок, теперь я в отличной форме. И физически, и морально.
Бедекер промолчал.
– Как мама? – спросил Скотт.
– Несколько месяцев уже не видел, но мы созванивались перед отъездом. Вроде все отлично. Просила обнять тебя, а заодно сломать тебе руку, если не пообещаешь писать почаще.
Скотт пожал плечами и сделал движение правой – словно выбивал мяч в матче юношеской лиги. Поддавшись порыву, Бедекер перехватил руку сына – тонкую, но жилистую.
– Ладно, Скотт. Давай лучше позавтракаем, заодно и поговорим нормально.
– Извини, пап, я тороплюсь. Первое занятие начинается в восемь, мне нужно быть там. Боюсь, я буду занят пару дней. Мы сейчас на очень важной стадии. Мироощущение – вещь хрупкая. Нарушу созерцание, деградирую. Тогда труды последних двух месяцев насмарку.
Бедекер вовремя прикусил язык и сдержанно кивнул.
– Хорошо, но хоть кофе мы выпить успеем?
– Конечно, – ответил Скотт с ноткой сомнения в голосе.
– Куда пойдем? Может, в гостиничный кафетерий? Здесь вроде больше и некуда.
Скотт снисходительно улыбнулся.
– Да, конечно.
Летний кафетерий располагался в тени сада, почти вплотную к бассейну. Бедекер заказал рогалики и кофе и краем глаза заметил женщину из «особых меньшинств», серпом косившую лужайку. Да, в современной Индии неприкасаемые остались неприкасаемыми, хотя и называются теперь иначе. Бассейн оккупировала семейка индийцев. Отец и маленький сын, оба невообразимо тучные, без конца ныряли «бомбочкой» с низкого бортика, заливая водой дорожку. Мать с дочерьми устроились за столиком и громко хихикали.
Взгляд Скотта стал глубже и еще серьезнее, чем прежде. Даже в детстве он всегда был угрюмым, а теперь превратился в усталого на вид юношу с прерывистым, астматическим дыханием.
Вскоре им принесли заказ.
– М-м-м… – Бедекер блаженно зажмурился. – От местной пищи я не в восторге, но кофе здесь отменный.
Скотт с сомнением покосился на кофе и две булочки.
– Слишком много чужой кармы, – объявил он. – Неизвестно, кто все это готовил. Кто прикасался. Вдруг у них плохая карма?
Бедекер сделал глоток из чашки.
– Рассказывай, Скотт, где живешь?
– По большей части в ашраме или в деревне у Учителя. Для недель уединения снимаю номер неподалеку. Там, правда, пустые окна и сетчатая кровать, зато дешево. А физические удобства для меня больше ничего не значат.
– Правда? – удивленно протянул Бедекер. – Если там так дешево, куда деваются деньги? С января, как ты переехал сюда, мы с матерью выслали тебе почти четыре тысячи долларов.
Скотт глянул на бассейн, где резвилось шумное семейство.
– Расходы, пап. Сам понимаешь.
– Извини, не понимаю, – мягко проговорил Бедекер. – Что за расходы?
Скотт насупился. Длинные волосы юноши были разделены посередине пробором. С бородой сын напоминал чудаковатого механика, с которым Бедекер
