Иевлеву и жадно сглотнул.
Иевлеву тоже почему-то эта ситуация смешила. Она, конечно, не давилась со смеху, как придурковатые товарищи рассказчика, а улыбалась довольно сдержанно. Фролов спросил:
– Так вы чего, мужики, по этой части?
– Да по этой, по этой, – отозвались мужики.
– Кровь, стало быть, пьем? – спросил Фролов.
– Пьем понемногу, мил человек, пьем, когда есть, – признались мужички.
– Что, наверх ходите? – уточнил Фролов.
– Наверх не ходим, силы уже не те, – признались мужички. – Тут сидим, ждем, авось кто мимо пройдет. Вот и дождались! Спасибо тебе, мил человек, а то мы уже давно ждем.
– Вот ты скажи, – спросил Фролов, – как ты такой стал? И как вы, мужики, такими стали? А то я не помню, отчего это у меня, а интересно было бы узнать.
– Ну, – сказал рассказчик, – это у всех по-разному бывает. Меня мальчишкой баба укусила в лесу. Страшная такая была баба, откуда она взялась, не пойму. Я еле до дому дополз. Но потом ничего, пришел в себя, вырос, женился, детей нарожал. Потом стал на людей кидаться. Меня мужики цепами забили и в лесу закопали. Я сначала в этом лесу жил, потом пришли какие-то двое, меня из леса выгнали, и я в пещере теперь живу.
– Какие двое? – спросил Фролов.
– А я даже не знаю, – ответил мужик. – Один с бородой был, другой гривастый и тоже с бородой.
– Карл Маркс и Фридрих Энгельс, – тихо заметила Иевлева.
И тут засмеялся уже Фролов. Иевлева с любопытством посмотрела на него: смеющийся, он совершенно не соответствовал образу неживого человека.
– Веселая твоя уточка, – сказал мужик, – это хорошо.
– То есть, – спросил Фролов, – ты еще при жизни таким стал?
– Да, при жизни. Я сначала сам не понимал, что это со мной такое, а потом, когда понял, у меня на этом свет клином сошелся, лучше водки, лучше бабы, лучше денег – лучше всего!
– Ну, а товарищи твои? – спросил Фролов.
– Ванька-то? – переспросил мужик. – Ванька с деда-прадеда такой! У них это семейное. Вон Кондрат, он умом тронулся. К ним домой какой-то наш брат захаживал, к его больной матери, вот он однажды ночью увидел – мать лежит полумертвая, а у того вся рожа в крови. Он его сначала крестом погнал, мать выходил, зажил нормально, чин-чинарем. А потом – умом тронулся! Тронулся он умом и стал всем говорить, что у него в животе колесо и, когда это колесо крутится, с небушка на землю снег идет. А когда в другую сторону крутится, тогда солнышко греет, а снег тает. Заперли его в больнице, и он там помер. А уже потом стал ходить. А ты, мил человек?
Фролов подумал и сказал:
– Я, наверное, как Кондрат. Тоже увидел однажды, вам неинтересно что и где. А ты скажи, Кондрат, ты помнишь, как ты стал ходить?
– Нет, – ответил Кондрат, – я только смотрю, иду куда-то. И только сначала меня к могиле сильно тянуло, потом прошло.
– Ну и что, – перебил первый мужик, – долго мы еще так будем сидеть?
– Да нет, – ответил Фролов, – нам пора, бывайте, мужики!
– Что ж ты такой жадный? – обиделся рассказчик.
– Да нет, – сказал Фролов, – я не жадный, просто это не то, что ты думаешь.
– Как не то? – удивился мужик. – Теплая же!
– Говорю тебе, это не то, – ответил Фролов, – ты посмотри лучше, может, поймешь.
– Все ты торопишься, все спешишь куда-то, – сказал мужик.
Он встал. Навис, наклонившись, над сидевшей Иевлевой и просипел:
– А ты что скажешь, барышня?
Иевлева ничего не сказала. Хорошо рассчитанным движением, точно и хлестко, она ударила его кулаком по физиономии. И сама удивилась, какой получился сильный удар. Во рту у мужика что-то хрустнуло. Он выпрямился, отошел. Полез пальцами к себе в рот, вытащил оттуда что-то и долго это рассматривал.
– Мама ты моя родная! – сказал мужик. – Самый главный мой зуб! Как же я теперь питаться буду?
– Ты не расстраивайся, – сказал Фролов, – пока кто-нибудь мимо пройдет, у тебя другой отрастет.
– Что ж ты сразу не сказал? Надо ж было так сразу и сказать! Она, мол, не того.
– Так я говорил, только ты ж не понял. Ну теперь ты хоть понял? – спросил Фролов.
