— Это очень плохо, — сказал Понтер.
Мэри не могла не согласиться. Только тут она неожиданно для себя осознала, что до сих пор Понтер имел дело лишь с весьма облагороженным образом Земли. Он немного смотрел телевизор, но недостаточно для формирования целостной картины. Тем не менее, было похоже, что Понтеру действительно придётся провести остаток своей жизни на этой Земле. И ему нужно будет рассказать о войне, о преступности, о загрязнении, о рабстве — о кровавой полосе, тянущейся через всю историю человечества.
— Наш мир — непростое место, — сказала Мэри, как будто это оправдывало тот факт, что люди голодают.
— Да, я уже понял, — сказал Понтер. — У нас только один вид людей, хотя в прошлом их было больше. Но вас тут три или четыре вида.
Мэри недоумённо тряхнула головой.
— Что? — спросила она.
— Разные виды людей. Вы относитесь к одному виду, а Рубен, очевидно, к другому. А мужчина, который помогал меня спасать — это, по-видимому, какой-то третий вид.
Мэри улыбнулась.
— Нет, это не различные виды. У нас все люди тоже принадлежат к одному биологическому виду — Homo sapiens.
— И вы все способны скрещиваться? — спросил Понтер.
— Да, — ответила Мэри.
— И потомство не стерильно?
— Нет.
Понтер нахмурился.
— Вы — генетик, — сказал он, — не я, но… но… если все могут скрещиваться со всеми, то откуда такие различия? Разве люди не стали бы со временем похожими, демонстрируя смесь всех возможных черт?
Мэри шумно вздохнула. Она не хотела влезать в это болото на такой ранней стадии общения.
— Ну, в общем, в прошлом — не сейчас, вы понимаете, но… — она сглотнула. — То есть, и сейчас тоже, но в меньшей степени, люди разных рас… — гудок в другой тональности: известное слово в непонятном контексте, — люди с одним цветом кожи избегали… скрещивания с людьми с кожей другого цвета.
— Почему? — спросил Понтер. Простой вопрос; действительно, почему?
Мэри слабо пожала плечами.
— Разница в цвете изначально возникла из-за длительной географической изоляции популяций. Но после этого… после этого взаимодействие было затруднено невежеством, глупостью, ненавистью.
— Ненавистью, — повторил Понтер.
— Да, как ни грустно это признать. — Она снова пожала плечами. — В прошлом моего вида много такого, чем я не горжусь.
Понтер довольно долго молчал.
— Я думал над тем, что это за мир, — сказал он, наконец. — Я удивился, когда увидел изображения черепов в больнице. Я видел такие черепа раньше; в моём мире они известны лишь в виде ископаемых останков. Это было поразительно — увидеть во плоти то, с чем раньше был знаком лишь в виде костей.
Он снова замолчал, глядя на Мэри так, словно до сих пор дивился её внешности. Она смущённо поёрзала на стуле.
— Мы ничего не знали ни о цвете вашей кожи, — сказал Понтер, — ни о цвете волос. Наши… — гудок; гудком Хак также заменяла слова, для которых не могла найти английского эквивалента, — были бы поражены, узнав, насколько разными вы могли быть.
Мэри улыбнулась.
— Ну, не все эти различия природные, — сказала она. — Вот, к примеру, мои волосы на самом деле не такого цвета.
Понтера явно удивила это новость.
— И какого же тогда?
— Да такого, серовато-коричневого.
— И почему вы его изменили?
Мэри пожала плечами.
— Самовыражение, и… в общем, я сказала, что они серовато-коричневые, но на самом деле они больше серые, чем коричневые. Мне… как, как впрочем, и многим другим, не нравится такой цвет.
— У моего вида волосы становятся серыми с возрастом.
— И у нас тоже; волосы такого света мы называем седыми. Никто не рождается с седыми волосами.
Понтер снова нахмурился.
