– Меня?! Правда?!
Иаилу хватило ума понять, что над ним насмехаются, но не хватило, чтобы скрыть от Падшего свое разочарование.
– Ах, извини. Я-то думал, тебе это интересно. Ну нет так нет.
Было бы интересно – с одной существенной поправкой. Нет, двумя. Можно было ограничиться первой: Иаил врал. А если бы и не врал, стелианцы ни за что не окажут благодеяние врагу. Разгут помнил их по прежним временам: такие недруги не покоряются. Если – это было трудно представить просто потому, что раньше такого никогда не бывало, – если бы они поняли, что проигрывают, то вместо капитуляции принесли бы себя в жертву.
Разгут сказал:
– Я мечтаю вовсе не об этом.
– Да? А о чем?
Когда Разгут заключал с синеволосой милашкой сделку, его желание было простым. Он ей – дорогу в Эрец, она ему – способность летать. Однако полет далеко не все. Трудно вновь стать цельным: ведь его ноги и крылья были изувечены, и он понимал, что это необратимо, но его истинное, самое сильное, самое сокровенное желание было другим.
– Я хочу домой.
Голос дрожал от насмешки, сарказма и обычной злой радости. Даже сам Разгут понимал: слова прозвучали по-детски.
Иаил изумленно уставился на него.
– Ну, это легко.
И вот за последнюю фразу, больше, чем за все остальное, сделанное или сказанное, Разгут захотел свернуть императору шею. Пустота внутри стала такой огромной, она так давила, что иногда выбивала дыхание, и он напоминал себе, что Иаил ничего не знает. Никто не знает.
– Не так уж и легко.
Если Разгут Трижды Падший и знал что-либо без тени сомнения, так это одно: ему никогда не вернуться домой.
Чтобы скрыть собственное расстройство, он развернул письмо. О чем оно? От кого? Что им предлагают?
Время уже пришло?
Мысль была горькой и сладкой одновременно. Разгут знал, что Иаил убьет его в ту же секунду, когда в калеке исчезнет нужда, а жизнь, даже такая жалкая, все-таки была жизнью. Со сводящей с ума осторожностью, медленно-медленно, насколько только позволяли трясущиеся пальцы, изгнанный ангел расправил страницы послания.
Конфиденциальное письмо. Чернилами на хорошей бумаге, на латыни.
Он читал Иаилу первую просьбу о покровительстве.
50
Счастье на пороге
Они стояли почти вплотную друг к другу. Нелепость. Совершенная нелепость. Ручка крана упиралась Кэроу в спину, а перья Акивиных крыльев практически зажало дверцей. Стало ясно, зачем Зузана все это затеяла. Было приятно, но неловко – ужасно неловко, и если подруга рассчитывала разжечь огонь, то кое-чего она добилась: щеки Кэроу горели. Она заливалась краской. Пространство кабинки было слишком тесным. Чтобы крылья не высовывались за порог, Акива вынужден был стоять, почти прижавшись к ней, и, повинуясь какому-то сводящему с ума инстинкту, они оба старались сохранить между телами хоть какой-то промежуток.
Как посторонние люди в лифте.
Но они ведь не посторонние, верно? Поскольку притяжение между ними было так велико, догадаться, что они знакомы, не составило бы труда. Кэроу, которая всегда скептически относилась к таким штукам, была готова поверить, что знают друг друга не только их тела, но и души. Непонятным, мистическим способом. «Твоя душа поет моей», – так он сказал однажды, и она готова была поклясться, что ощущает то же самое. Не сложилось. Слишком многое надо было узнать, так жадно она хотела разобраться, – но время, время… Разве можно позволить это себе сейчас? Они не могли снова усесться на крыше собора, жевать горячий хлеб и любоваться рассветом.
