Ах, вот если бы ты,
Став зеркалом этим,
Ждал по утрам моего пробужденья!
Сенкевич
Перед глазами было что-то серое, слегка поблескивающее. Прошло несколько секунд, прежде чем Сенкевич понял: он разглядывает полы собственного одеяния из серого шелка.
Он сидел в неудобной позе, подогнув под себя ноги – фактически стоял на коленях, низко склонив голову. Покосившись по сторонам в попытке понять, что происходит и куда он попал, Сенкевич увидел множество людей, находившихся в такой же позиции. Это были желтолицые узкоглазые мужчины разных возрастов, наряженные так же, как он. Лбы у всех были выбриты, на макушках красовались пучки черных волос.
«Средневековая Япония, мать твою, – тоскливо понял Сенкевич. – Занесла нелегкая…» Но тут же с облегчением подумал, что могло выйти и хуже. Судя по всему, он попал в тело самурая, к тому же знатного и богатого – вряд ли рядового вояку пригласили бы к такой значительной персоне, каковой, несомненно, являлся человек, восседавший на возвышении перед коленопреклоненной публикой. Поднимать голову Сенкевич не решился – видимо, здесь это не полагалось, поэтому мог видеть лишь прикрытые черным шелком ляжки важного господина. «Кстати, – задумался он, – а что это за мужик? Император?..»
Сегун[2], подсказала проснувшаяся память. Токугава Иэясу. Сегодня двадцать восьмое апреля тысяча шестьсот шестнадцатого года[3], официальный прием в замке Эдо, резиденции Иэясу. Он, Сенкевич, попал в тело богатого самурая, дайме[4] Маэда Тосицунэ, верного вассала клана Токугава. Сейчас ему сорок три года, возраст для этой эпохи солидный. Недавно он прибыл в Эдо для прохождения годовой службы при замке сегуна.
Сенкевич прислушался к себе. Самурай, воин должен быть сильной личностью. Просто так его не одолеешь. Он мысленно заговорил с «объектом», подождал, но ответа не получил.
«Неужели повезло и личность просто испарилась, как было с Фридрихом Бергом?» – изумился Сенкевич.
Рано радовался: Тосицунэ никак не отреагировал на вселение чужака в его тело, зато Сенкевич стал счастливым обладателем его мыслей и чувств. Их разумы словно слились, и трудно было определить, где заканчивается сознание самурая и начинается сознание Сенкевича. Тосицунэ безмолвно захватывал чужую личность и подчинял себе.
Сейчас бы самое время подумать о происходящем, но мысли путались, сбивались, становились все более отрывистыми.
«Кстати, о японцах: откуда в портале появилась паскудная физиономия господина Камацу?.. Самурай без войны – все равно что катана без клинка. Будет ли еще в моей жизни такая славная битва, как при замке Осака?.. В прошлый раз в портале было другое лицо, что бы это значило? Управляющий докладывал, что рисовый оброк в поместье не добрали… но зачем господину заботиться о таких мелочах… Достал чертов япошка, пошел вон из моей головы!.. Сегодня Харуми исполнилось бы семнадцать лет. Два года прошло с тех пор, как ее нет…»
Ощутив в душе укол боли, Сенкевич прислушался к мыслям самурая. Кто такая Харуми? Дочь, тут же понял он. Любимый ребенок, радость сердца и глаз. Родившаяся в месяц, когда осыпалось цветение сакуры, и сама нежная, как лепесток. И имя ей дали в честь весенней красоты[5]. Она пропала два года назад, ночью исчезла бесследно из замка Эдо, куда приехала, чтобы стать фрейлиной. Тогда, по приказу Токугава Иэясу, самураи со слугами обшарили весь замок, перевернули окрестные поместья, обыскали дома простолюдинов. Тщетно: Харуми сгинула, словно ее унесли призраки.
Несмотря на путаницу мыслей, Сенкевич от всей души посочувствовал самураю: он знал, что такое потеря близкого человека[6]. Однако решил изолироваться от Тосицунэ, так было недолго и с ума сойти. Пользуясь тем, что сидел с опущенной головой, он прикрыл глаза, представил свое сознание в виде сгустка света и стал мысленно сооружать вокруг него непроницаемый кокон, отсекая личность самурая. Рядом что-то выкрикивали брутальными хрипловатыми голосами, но он не обращал на это внимания.
Сенкевич не заметил, сколько прошло времени, но медитация помогла: мысли Тосицунэ перестали мешать. Только вот оказалось, что он переусердствовал и отсек память объекта вместе со всем жизненным опытом. Так не годилось: если в европейском Средневековье Сенкевич ориентировался вполне прилично – готовился, изучал историю, собираясь в благословенную и, похоже, недосягаемую Флоренцию 1428 года, то Япония XVII века явилась для него сплошным белым пятном. Пришлось вытягивать к памяти тонкие нити света. И как выяснилось, он сделал это очень вовремя. В зале воцарилась тишина. Сенкевич осторожно огляделся: самураи по-прежнему сидели, склонив головы, но почему-то казалось, что внимание всех приковано к нему, Маэда Тосицунэ.
– Дары для сегуна! – гаркнул он, не задумываясь.
Подошло время подношений господину от вассалов, и очередь добралась до Тосицунэ. Сенкевич порадовался, что вовремя включил память самурая – иначе конфуз мог стоить ему головы.
Откуда-то сзади выполз на коленях человек в простом кимоно из дешевой ткани («косодэ, – поправил сам себя Сенкевич. – Правильно это называется косодэ»). Слуга медленно, но упорно продвигался вперед, держа на вытянутых руках шелковый сверток, при этом умудряясь не поднимать головы. «Как
