необычной формы — не пики, трефы, черви и бубны, а жезлы, мечи, чаши и монеты, или денарии. Иногда они изображаются пятиугольниками, но эта форма правильнее. И еще одно: в каждой масти не тринадцать карт, а четырнадцать. Кроме валетов, дам и королей здесь есть еще рыцари. Ну вот, например, валет, иногда говорят — паж жезлов, а перед ним — рыцарь, дама и король жезлов. То же самое — с мечами, чашами и денариями. Смотри, вот они.
Нэнси наклонилась над столом, внимательно рассматривая карты. Немного помолчав, Генри продолжил.
— Эти карты — прообраз всех остальных. Никто не знает, откуда они взялись. По преданию, впервые о них узнали от испанских цыган в тринадцатом веке. Кое-кто считает их гораздо более древними. Говорят даже о Египте, но важно не время, которое стоит за ними, а процесс, который с ними связан. Колод Таро существует множество, но оригинал один, и в нем скрыта тайна, которую я хочу показать тебе в канун Рождества. Именно из-за этой тайны, и только из-за нее, эта колода так много значит.
Он снова помолчал, взглянул на руки Нэнси, лежавшие на краю стола, и заключил:
— Все на свете взаимосвязано — образ с образом, движение с движением: иначе мир был бы лишен истинного смысла. И мы — ты и я — должны обрести силу смысла этих взаимосвязей. Ты понимаешь, о чем я?
Нэнси подняла глаза от стола и Генри увидел, что она улыбается.
— Дорогой, — прошептала она, — как я могу не понимать? Тут мне и карты не нужны. Рассказывай дальше: покажи мне, какое отношение к этому имеют Таро?
Пожалуй, Генри слегка растерялся. Выходит, то, что он с таким трудом искал, яснее ясного этой удивительной девушке? Он продолжал объяснения уже не таким самоуверенным тоном.
— Четыре масти связаны с четырьмя земными стихиями. Ты сейчас сама в этом убедишься, если захочешь, и если древние предания моего народа говорят правду. Этой колоды у нас не было уже больше двух веков, и, похоже, за все это время никто не пытался работать с ней. Последний раз она возникла при королеве Елизавете, когда один из моих предков бежал в Англию, спасаясь от преследований испанцев. Тогда с помощью карт он поднял ураган, погнавший Великую Армаду на север, мимо берегов Шотландии.
Нэнси нахмурилась. Генри тут же замолчал и она решилась спросить:
— Ты хочешь сказать… Ты имеешь в виду, что он… Прости, дорогой, я, кажется, не понимаю. Как он мог поднять ураган?
— «Перебирает карты ветер», — отозвался Генри. — Не старайся поверить сразу. Считай, что это — легенда. Просто представь, как безвестный беглец, бродяга, стоит ночью на морском берегу и тасует карты — вот эти самые, — он накрыл ладонью стопку с жезлами. — Он до тех пор перемешивал их с воздухом, пока не поднял бурю и не направил ее через море, на погибель флоту короля Филиппа. Ну, представила?
— Да, — неуверенно отозвалась Нэнси. — Сумасшедшая сцена, но это я могу представить.
Генри наклонился, молча собрал со стола и положил в футляр мечи, жезлы, чаши и Старшие Арканы. Потом отодвинул футляр в сторону и взял карты с денариями.
— Ну а теперь, — он улыбнулся, — посмотрим, что могут сделать наши руки вместе?
— Командуй, — коротко ответила Нэнси.
Он дал ей четырнадцать карт, встал за ее плечом, помог разобрать карты — по семь в каждой руке — и положил ладони на ее запястья.
— Теперь слушай внимательно, — шепнул он ей в самое ухо, — думай о земле, о садовых грядках, о суглинках на полях, о пыли на дорогах; о той земле, на которой растут цветы, о земле, которой когда-нибудь будут преданы наши тела, о земле, из которой состоят острова и континенты. Можешь?
— Да, Генри, — тихо откликнулась она, чуть помедлив на втором слове, еще полнее отдаваясь его воле.
— Земля, земля, на которой все растет и умирает, — снова заговорил он, — наполни свое сознание этим образом. И расслабь руки, пусть они будут готовы тасовать карты. Держи их уверенно, нелегко, и если почувствуешь, что они хотят двигаться — не мешай им, просто помогай скользить и перемещаться. Ты не боишься?
— А надо? — простодушно спросила Нэнси.
— Никогда не бойся, — ответил он, — ни сейчас, ни потом. Не бойся. Это — знание, и нам оно должно пойти на пользу. А теперь — начали.
Нэнси сосредоточилась. Она начала настраивать сознание на заданный образ, сначала — в общих чертах, потом все увереннее и конкретнее. Она думала о садах, о земле, от которой зависит рост растений; иногда она сухая как пыль, иногда набухает влагой и становится жирной грязью. В ней ползают черви, корни травы пробираются вниз. Нет, корни и черви ни при чем — только земля, плотная густая земля.
Огромные корни деревьев погружаются в нее все глубже — она мысленно следовала за ними, сопровождая каждый все утончающийся корешок. Она наполнялась землей, погружалась в землю; вот она сама, как корень, вросла в землю по плечи. Комья чернозема разваливаются под натиском лопаты… нет, это разваливаются ее мысли… Рыть… Норы, ямы, шахты, туннели, могилы — нет, это уже не земля. Могилы — тела, лежащие в них, снова уходят в землю, становятся землей. Земное — земле. И сама она тоже земля: колени, бедра, плечи. Земля у нее в руках, земля на ладонях.
В земле — родники, глубинные ручьи, водоемы, колодцы, реки; потоки воды мчатся меж скалистыми берегами или спокойно текут по поверхности. Земля долго стискивала их, они пробивались наверх… — Нет, не вода — земля. Ноги прильнули к ней, врастают в нее, все сильнее ощущение единения с материнской стихией. Где-то есть скалы, но сама она — не скала, пока не скала. Что-то живое, похожее на нетерпеливую воду, бурлило в ней, что-то
