Сердце снова колотится. Гулко. Учащенно. На шее дрожит жилка. Пульс. Глубоко дышу, пытаясь успокоиться, затем на цыпочках подхожу к двери, берусь за ручку и медленно, осторожно ее поворачиваю. Открываю дверь, заглядываю в комнату, вхожу и не без тревоги проверяю пространство между дверью и стеной. Разумеется, в комнате пусто. Единственное отличие: снимка, собранного по кусочкам, на ковре больше нет. Точнее, нет на одном месте. Обрывки вновь разбросаны по комнате. Несколько штук валяются на моем спальном мешке, примерно столько же – на мешке Роба. Такое ощущение, что кто-то поднял их и подбросил к потолку. Странно.
Подхожу к окну, высовываю руку. Ни дуновения. Закрываю фрамугу и снова подбираю обрывки фотографии. Будь у нас прозрачный скотч, их можно было бы склеить. Собрав кусочки, иду вниз, на поиски мамы и липкой ленты.
В гостиной горит свет. Мама лежит на диване. Звук хлопнувшей двери ее не разбудил. Отключилась. Рука с покалеченным пальцем свисает с дивана, указывая на пустую банку, уроненную мамой. Мама крепко спит.
Зрелище спящей матери пробуждает во мне очередное воспоминание.
– Отец сделал вот так.
Лезвие ножа Роба впивается мне в кожу, в ложбинку, отделяющую верхнюю фалангу мизинца. У брата холодные, жесткие глаза. Одно неосторожное слово, и он оттяпает мне часть пальца.
– Хорошо, я тебе верю.
– Но отец все проделал очень быстро. Прижал ее руку, взмахнул ножом и…
Я вздрагиваю, вспоминая, как Роб прижал мою руку. Меня снова передергивает от мысли, что маме пришлось пережить ужас на самом деле. Такое с годами не забывается. Воспоминания, впитавшиеся в стены, ядовиты, как воздух. Неудивительно, что мама поливает их пивом.
Останавливаюсь в дверях, совершенно не представляя, чем займусь теперь. Мне не хочется шебаршиться в гостиной, разыскивая ленту-скотч. Не хочется мешать маме спать.
На телевизоре стоят семейные фотографии. Я на цыпочках прохожу мимо мамы и внимательно рассматриваю снимки. Три портрета в картонных рамках. На каждом – двое мальчишек. Краткий фоторассказ о том, как мы с братом росли. Три моментальных снимка. Три этапа жизни. Малыши, маленькие мальчики, подростки.
Помести нас в толпу из тысячи и даже миллиона человек, вы бы сразу заметили, что мы – братья. Одинаковые неопрятные волосы, одинаковые щелочки серо-синих глаз, чуть косящих с внешней стороны, одинаковые скулы. Братья, но не близнецы. Роб старше. Это заметно на каждом снимке. Он дерзок и самонадеян, чего не скажешь обо мне. Его голова слегка запрокинута, и в аппарат он смотрит сверху вниз. Совсем немного, но достаточно, чтобы заявить: «Да, я – Роб. И что дальше?» Я же на всех снимках смотрю не в объектив, а чуть в сторону.
Вспоминаю о зажатых в ладони обрывках фотографии той девушки. Если добавить ее к нашим снимкам, с кем бы она встала рядом? С Робом? Со мной? Посередине? Или впереди? Какое положение подошло бы ей лучше всего?
За мной храпит мама. Поворачиваюсь к ней. Она меняет позу, ложится на спину, но вскоре снова открывает рот и оглашает гостиную храпом, от которого дрожат стекла в окнах.
Она крепко спит. У меня никакого намека на сон. Мне не хочется стоять и слушать ее храп, но и подниматься к себе желания не имею. Хватит с меня капающих кранов, хлопающих дверей и пугающего присутствия тех, кого здесь нет и быть не может.
Обрывки фотографии запихиваю в карман джинсов и иду к входной двери. В прихожей сдергиваю с крючка куртку. Это моя или его? Неважно. Надеваю куртку. Потом, словно что-то припомнив, беру вторую, возвращаюсь на цыпочках в гостиную и накрываю маму. Потихоньку выхожу обратно в прихожую, осторожно отодвигаю задвижку и открываю дверь.
Во двор опять принесли цветы. Выйдя из дому, я тут же натыкаюсь на них. Они стоят на коврике, мешая проходу. Несу их в прихожую и оставляю там. Выхожу, плотно закрыв за собой дверь.
Это море цветов… Должно быть, Роба любили. Иначе зачем тащить цветы? Должно быть, его любили. Или же цветы несут маме… проявление сочувствия к женщине, потерявшей сына? Я по-прежнему не чувствую горечи утраты. Мысли крутятся вокруг дырок в двери, следов кулака Роба. Я вспоминаю его холодный взгляд, лезвие ножа, впившееся в мой палец. Или вся его злоба и ненависть ограничивались стенами нашего дома, предназначаясь нам с мамой?
Я миную двор, сворачиваю в бетонный проход, останавливаюсь, смотрю вниз. На гаражи и другие такие же домишки. Вокруг меня тихий, спокойный, желто-оранжевый мир. Воздух слегка пахнет шоколадом. Наверняка сегодня кондитерская фабрика работает в ночную смену. Задираю голову к небу. За пятнами света от уличных фонарей пытаюсь увидеть звезды, но не нахожу ни одной.
Вот и лестница. На несколько секунд я замираю, потом стремительно несусь вниз, перепрыгивая через ступеньки. Не закончив спуск, наклоняюсь в сторону и хватаюсь за бетонную стенку. Подпрыгиваю и перемахиваю через стену. Полет недолгий, всего два метра. Я приземляюсь не на ноги, а шмякаюсь на колени. Ладони шумно ударяются об асфальт. Несколько секунд сижу скрюченный, проверяя, не покалечился ли. Встаю, болит левая лодыжка и левое колено. Должно быть, ногу подвернул.
Оглядываюсь в надежде, что моего позорного приземления никто не видел. Похоже, обошлось без зрителей. Вытираю ладони о брючины. Джинсы
