Бетагемот

— Кен, — зовет она.

Он смотрит на нее.

— Это же чушь. Сплошные «если». Сто к одному, что Джин просто подцепил что-то от покусавшей его рыбины.

— Предположим.

— Кто сказал, что здесь не болтаются сотни зловред­ных микробов, которых пока не обнаружили? Несколько лет назад и про Бетагемот никто не слышал.

— Это я помню.

— Значит, нельзя допускать эскалации. Пока нет ни­каких доказательств.

В отблеске фонаря его глаза светятся желтовато-белым.

— Если насчет доказательств ты серьезно, то могла бы сама их раздобыть.

— Как?

Он постукивает себя по груди слева. Там, где распо­ложены имплантаты. Кларк холодеет.

— Нет.

— Если Седжер что-то скрывает, ты об этом узнаешь.

— Она может скрывать что угодно и от кого угодно. И так не докажешь, что именно она скрывает.

— Заодно бы и выяснила, что на душе у Нолан, раз уж тебя так волнуют ее мотивы.

— Ее мотивы мне известны. Ни к чему гробить химию собственного мозга, чтоб в них увериться.

— С точки зрения медицины риск минимальный, — напоминает он.

— Не в том дело. Это ничего не докажет. Ты же зна­ешь, Лабин, что конкретные мысли читать невозможно.

— Тебе бы и не пришлось. Достаточно считать чув­ство вины...

— Нет, я сказала!

— Тогда не знаю, что тебе посоветовать. — Он снова отворачивается. В луче фонаря трубы резервуара похожи на крошечную контрастную модель опрокинутого на бок города. Под пальцами Лабина с шипением вспыхивает крошечное солнце, на секунду Кларк слепнет. К тому вре­мени, как ее линзы приспосабливаются, поверхность бака уже вся освещена. Лучи преломляются в воде, та мерцает, словно марево в жаркий день; будь глубина меньше, уже взорвалась бы паром.

— Есть еще один способ, — жужжит она. Лабин вы­ключает горелку паяльника.

— Есть. — Он оборачивается к ней. — Но я бы не слишком на него надеялся.

Давным-давно, когда трейлерный парк только соби­рался, кто-то додумался превратить один пузырь в боль­шую столовую: ряд циркуляторов, пара разделочных столов для отважных и несколько складных столиков, в обдуманном беспорядке разбросанных по палубе. Пред­полагалось, что все это создаст эффект кафе под откры­тым небом. На деле получилось нечто вроде кладовки, куда сваливают на зиму мебель.

Но кое-что прижилось — сад. За это время он покрыл половину внешней палубы: кучка вьющихся растений освещена лампами-подпорками с солнечным спектром — палки похожи на скрытые в листве светящиеся бамбучины. Это даже не гидропоника, маленькие джунгли произраста­ют в ящиках с сочной темной землей — на самом деле это диатомовый ил с органическими добавками. Почва была довольно скудной, но на ней теперь отложились слои ком­поста, беспорядочно распространившись поверх обшивки.

Из всех атмосферных пузырей на хребте здесь самый приятный запах. Кларк распахивает люк и глубоко вдыхает. В этом вдохе удовольствия только половина: вторая поло­вина — решимость. Грейс Нолан смотрит на нее с даль­него конца оазиса, где подвязывала плети чего-то, что до вмешательства генетиков могло быть стручковым горохом.

Однако под непрозрачными глазами Нолан играет улыбка.

— Привет, Лени!

— Привет, Грейс. Думаю, хорошо бы нам поговорить.

Нолан забрасывает в рот стручок: гладкая черная ам­фибия кормится в пышной зелени древнего болота. Жует она, пожалуй, дольше, чем необходимо.

— Насчет...

— Насчет «Атлантиды». И твоих анализов крови. — Кларк переводит дыхание. — И твоих претензий ко мне.

— Боже мой, — возражает Нолан, — к тебе никаких претензий, Лен. Бывает, люди ссорятся. Ничего особен­ного, не принимай все так всерьез.

— Ну и ладно. Тогда поговорим о Джине.

— Конечно. — Нолан, выпрямившись, снимает с пе­реборки стул и раскладывает его. — А заодно про Сала, Лайджа и Лани.

«Уже и Лани?»

— Ты думаешь, виноваты корпы?