Она сидела за раскладным столиком с Гордом и Трейси, ела ужин из циркулятора. Модель у них была дорогая, и брикеты получались гораздо вкуснее тех, которыми она давилась на Полосе. Лени старалась радоваться хотя бы этому, пока Горд ласково гладил дочь по голове, ворковал, приговаривал «папина доча», и в каждом его жесте крылось — что? Кларк думала, что досконально выучила все признаки, но у этого урода чертовски хорошо получалось держать себя на людях; она не видела даже намека на то, что таилось у него внутри. Он походил на самого обыкновенного отца, который любит свою дочь так, как полагается.
Что бы это не значило.
Вот от этого спектакля, не говоря уже о беспрестанной светской болтовне, Лени и ушла. Гордон, похоже, испытал облегчение, когда Кларк схватила рюкзак и отправилась в ночь. Теперь она стояла, глядя на неподвижную гладь жидкого ледника, такую глубокую, такую манящую, залитую ярким лунным светом. Линзы превращали окружающий лес в высококонтрастную смесь из оружейной стали и серебра. Отражение в застывшей воде опять...
...двигалось...
...и что-то в мозгу Кларк снова принялось сочинять сказки о любящих родителях и таких теплых, милых ночах из ее детства...
Через миг она была уже на коленях и рылась в рюкзаке.
Натянула капюшон, почувствовала, как шейная печать смыкается вокруг куртки. Конечно, оставались еще ласты, рукава, гидроштаны, но времени не было, Лени опять превратилась в шестилетнюю девочку, ее пожирало, засасывало, и в той жизни с ней не могло случиться ничего плохого, вообще ничего, теперь-то она точно это знала и больше не собиралась с этим мириться, пока оставался хотя бы призрак...
«...это началось, когда я вернулась наверх, может, если я уйду вниз...»
Кларк даже одежды не сняла.
Вода ударила электрическим разрядом. Стылая и вязкая, она словно содрала кожу с обнаженных рук и ног, ледяными иголками опалила промежность и плечи, прежде чем шкура гидрокостюма сомкнулась вокруг конечностей, запаивая пробоину. Баллон с вакуумом в груди высосал из Кларк весь воздух, и на его место хлынула долгожданная ледниковая вода.
Лени камнем пошла на дно. Размытый лунный свет угасал с каждой секундой; нарастало давление. Обнаженные конечности сначала жгло, потом они стали болеть, а затем просто отключились.
Свернувшись зародышем, Кларк ударилась о дно. Вокруг взметнулось облачко ила и гнилых сосновых иголок.
Она не чувствовала ни рук ни ног, те постепенно умирали. Кровяные тельца в них сжались в тот же момент, как Кларк коснулась воды, принеся себя в автономную жертву ради того, чтобы в центре тела оставался жар. Сквозь сократившиеся улицы организма не шел кислород. И тепло. Ткани по краям замерзали насмерть. В каком-то смысле это даже успокаивало.
Лени задумалась, насколько ее хватит.
По крайней мере она сумела уйти от этого чудовища, Горда.
«Если он, конечно, такой. А как понять наверняка? Он же может все объяснить, в конце концов, отцам дозволено касаться собственных детей...»
Но точных доказательств не существовало. Лишь доказанность за пределами сомнения. И Лени Кларк... Лени Кларк прошла через это. Она знала.
Так же, как и эта маленькая девочка, Трейси. Она осталась там одна. С ним.
Кто-то должен что-то сделать.
«Так кто ты теперь: судья, присяжный, палач?»
Кларк на секунду задумалась.
«А кто лучше?»
Ног она не чувствовала, но команде те все равно подчинились.
— Она странная, — сказала Трейси, когда они мыли посуду в раковине.
Папа улыбнулся:
— Ей, наверное, просто очень плохо, милая. Понимаешь, землетрясение принесло боль очень многим людям, а когда тебе больно, то очень легко стать глупым. Думаю, ей просто надо побыть одной. Знаешь, по сравнению с некоторыми людьми нам еще очень даже...
Он не закончил. Такое случалось все чаще.
Лени не вернулась, даже когда они легли спать. Трейси надела пижаму и забралась в постель с папой. Лежала на своей половине, спиной к его животу.
— Вот так, моя маленькая Огневка. — Отец крепко обнял ее и погладил по волосам. — А теперь спи, маленькая моя.
В хижине царил мрак, снаружи — тишина. Даже ветер не тревожил сон Трейси. Лунные лучи украдкой проникали в окно, и квадрат на полу светился мягким серебряным светом. Папа начал храпеть. Ей нравилось, как он пахнет. Веки девочки опустились от тяжести. Она прикрыла глаза и сквозь узкие
