поспевала брага из сушеной морской капусты и пресловутых грибов с фермы. Рецепт они придумали через несколько лет после войны, когда запасы нормальной выпивки подошли к концу. Многие на борту догадывались о существовании агрегата, но закрывали глаза. В конце концов, праздники у моряков тоже еще были. Хоть и последние. Да и помянуть кого становилось необходимым все чаще.
После того как Лера чуть не разломала все метлой, ее, ненавидевшую из-за дебоширившего по пьянке Батона алкогольное зелье, к этому сокровищу не подпускали на пушечный выстрел.
— Работай-работай, отрада моя, — нежно проворковал Треска и ласково, словно ребенка, похлопал по боку пузатый прозрачный пятидесятилитровый бидон, в котором, пузырясь, поднималась пена. — Трудись.
— Зато ее нашли.
— Ой, милота. Еще бы, — возвращаясь к плите и покручивая сковородку, чтобы по дну равномерно растекся нагретый китовый жир, фыркнул Треска. — Батон за нее всю Антарктику бы перевернул. Пф, дочку себе выдумал.
— А я бы радовался, — изменившимся голосом ответил Паштет, ставя термос на стол.
— О чем это ты толкуешь, чувак?
— Всяко не помирать одному. Всегда здорово, когда у тебя кто-то есть. А она хорошая. Хоть и упрямая, — просто сказал повар. — Посмотри на нас. Разве это жизнь? Говно это. Давно уже хуже зверей. И лучше уже никогда не станет, конечная. Поэтому все хорошо, что хорошо кончается. Каждый заслуживает кусочек счастья.
— Угу. Распекает ее сейчас Тарас, небось. Прикинь, угробила целый огнемет! Это ж сколько горючки, мать ее. Уйма! И ведь новолазоревские санки у америкосов стырила, лиса, а?
— И чего ей на той базе понадобилось? — отвлекшись от своей игрушки, поддакнул Паштет. — Духи фрицев искать? Ледышки обмерзшие. И ведь сунулась, не побоялась.
— Совсем съехала по Азату. Еще священник этот ей, видать, мозги как следует крутит, блин. Одно слово — баба, — возясь с толченой приправой из красной банки в белый горошек, цыкнул зубом новоиспеченный кок. — Что там в черепушке делается, поди ра…
В этот момент верхняя часть термоса со щелчком подалась вверх и откинулась в сторону.
— Екэлэмэнэ!?
— Смотри! — обрадовался Паштет.
— Етить… Я из-за тебя зелень просыпал.
— Открылся! — Паштет наклонился к емкости и настороженно принюхался. — Странно.
— Что там? — помешивая заправленную рыбу, как можно более безразлично спросил Треска, которому, конечно же, было до смерти интересно. Но он скорее съел бы свою ушанку, чем признался в этом приятелю.
— Вот, — Паштет поставил на стол миску и сыпанул в нее содержимое термоса.
— Хрен знает, что это такое, чувак, — разочаровался Треска.
— Бобы? — предположил нагнувшийся над посудой Паштет. — Сушеные.
— Гадость какая-то, — оценил толстяк. — Слей в толчок.
— И не пахнет. Может, концентрат?
— Сам и жри.
— По-братски. Ты чего? — отвернулся от плиты Паштет. — Интересно, что это. Не хочешь полярного пайка треснуть? Вот тебе и разнообразие. Они ведь на нем столько лет сидели. Это ж, можно сказать, профессиональный интерес. Трофей!
— Не знаю, — с сомнением проворчал Треска, переворачивая на сковородке шипящие в масле быстро румянящиеся ломти. — Я ем то, в чем уверен или что приготовил сам.
— Как знаешь. А я попробую.
Хотя вываленная на тарелку бурая суховатая масса из крупиц размером с недозрелый горох не выглядела особенно аппетитно, Паштет вооружился вилкой, подцепил одну и осторожно положил в рот.
— И, — скривившись, Треска ждал реакции приятеля. — Гадость, э?
— Похоже на сухари, — разжевывая, размышлял вслух напарник. — Или чипсы, только старые. На вкус как крахмал.
— Собачий корм какой-то, — вытирая руки о фартук, вынес вердикт Треска. — Может, они хаски своих этим кормили. Или похуже — пингвинов, которых потом и жрали.
— Попробуй, — подцепив вилкой одну из горошин, предложил Паштет. — На вкус вроде ничего так.
— Сам же сказал, что крахмал, беее. А тут гляди, какая красота приготовилась, — с ноткой укоризны сказал Треска и указал деревянной вилкой на румяные ломти в дымящейся сковородке. — А ты всякую ерунду жрешь.
— Брось. Рыба твоя никуда не денется. Неужели не интересно?
